узорами. Он был тяжелым, но она держала его легко, словно это была простая палка.
Её чёрные волосы, спущенные на плечи, создавали контраст с серебристой броней. Они были длинными и шелковистыми, и каждый локон изящно падал на её плечи. Волосы были заплетены в строгую косу, что лишь подчёркивала её миловидные черты лица.
Лицо было строгим и по-своему красивым, с резкими чертами, которые делали её ещё более привлекательной. Но ее глаза, холодные и проницательные, выдавали ее воинский характер. Они были серыми, с оттенком стали, и сверкающими, словно осколки льда. Ее взгляд был жестким, не прощающим ничего и никого, но в них скрывалась огромная сила и уверенность в себе.
Она оглядела меня с головы до ног, а потом спросила:
— Как спалось, Гиперион Ростиславич? — намеренно приторным тоном осведомилась незнакомка.
Я замер, не зная, что ответить.
— Ужасно, — честно ответил я, чувствуя, как в горле пересохло от страха.
Девушка рассмеялась, но в ее смехе не было радости. Он был холодный, зловещий и заставлял мурашки бежать по спине табунами.
— Так и должно быть, — произнесла она, приближаясь к клетке. Ее броня сверкала в тусклом свете факелов, отражая ее ярость. — Отродье! — прошипела она, ее глаза загорелись ненавистью. — За помощь демонам ты сгниёшь в магических шахтах, нелюдь... — Ее голос был холодным, жестоким, и в нем звучала не только ненависть, но и гнев, который не был направлен только на меня.
— Из-за таких, как ты, в том городе осталась вся моя семья, а сколько солдат полегло просто так? — она замолчала, вглядываясь в меня, словно пыталась прочитать мои мысли. — Молчишь, паскуда? — Ее губы задрожали, а по щекам потекли слезы. — Моя сестра! За что?
В ее глазах я увидел не только ненависть, но и боль, и отчаяние. Она была разрушена горечью потери. И в этот момент я понял, что я не просто жертва обстоятельств, я — причина ее боли. Я принес ей страдания, и ее ненависть была оправданна.
Но я чувствовал, как стыд и вина жгут меня изнутри. Я не мог найти слов, чтобы оправдаться, чтобы объяснить, что я не хотел никому вредить, что я просто пытался выжить. Но слова застряли в горле, не в силах прорваться через стену ненависти, которая отделяла меня от этой разрушенной горечью женщины.
— Я... — пытался я проговорить, но в голове кружились неразбериха, страх и бессилие.
Девушка резко отшатнулась от моей клетки, словно я был болезнью, от которой она хотела избежать. Ее руки сжались в кулаки, а на лице отразилась ненависть, которая могла бы растопить сталь.
— Ты не знаешь, что такое горе, — прошипела она. — Ты не знаешь, что такое терять всех, кого любишь. Ты не знаешь, что такое видеть, как мир, который ты знаешь, рушится в прах!
Она сделала шаг вперед, ее глаза были полны безумия, и я уже не видел в них человека, а только зверя, раненного до самой души.
— Ты будешь страдать, — сказала она с угрозой в голосе. — Ты будешь страдать так же, как и я! И поверь мне, я лишь одна из многих, кто рад тебя «видеть». Не подыхай, пожалуйста, быстро...
Она отвернулась, её плечи тряслись от рыданий, и я понял, что у неё не осталось сил на злость, только боль, глубокая и неизлечимая. Она ушла, оставив меня в одиночестве, в холодной камере, окруженном темнотой и беспросветностью. Я остался наедине с собой и со своей виной. Я принёс боль этой женщине, и я не знал, как искупить свою вину. Но теперь я не знал, что меня ждет в будущем.
Я остался один в холодной камере, окруженный темнотой и беспросветностью. В ушах еще звучали ее слова, полные боли и гнева. Я понимал, что она права. Я принес ей страдания, и теперь мне придется жить с этой виной.
Но я пытался оправдаться перед собой, но слова звучали пусто и неубедительно. Я не мог отменить свои действия. Не мог вернуть ее семью, ее сестру. Все, что я мог сделать, — это принять свою судьбу и стараться извлечь урок из своих ошибок.
Но как это сделать? Я не знал, что меня ждет. В магических шахтах явно ждала тяжелая работа, голод и, возможно, даже быстрая смерть от облучения. Но я также понимал, что это может быть и моей последней надеждой на искупление. Я принял решение, что буду работать, выживать и искать способ исправить свои ошибки. Я не знаю, как долго это займет, но я не сдамся. И буду бороться за свою жизнь, за свою душу, за свой шанс на искупление.
***
В большом темном зале, освещенном лишь дрожащим светом факелов, собрался суд. На высоком постаменте, украшенном гербом империи, сидел судья в черном судейском плаще, с жезлом в руке. Его лицо было строгим и непроницаемым, а глаза – холодными и бесстрастными. Он смотрел на меня, словно на какое-то насекомое, которое заслуживает только презрения.
По обеим сторонам от него стояли стражники, одетые в тяжелые латы, с мечами наперевес. Они были неподвижны, как статуи, и их лица были лишены всякого выражения. Они были лишь орудиями правосудия, готовыми выполнить любой приказ.
Я стоял перед судом, окруженный холодным безразличием и ненавистью. И вновь чувствовал себя маленьким и беспомощным, как муха, пойманная в паутину. Я не мог отвести взгляд от лица судьи, которое казалось мне символом всего зла и бесчеловечности, которое я увидел в этом мире.
— Гиперион Ростиславич, — прозвучал голос судьи, холодный и бесстрастный, как звук колокола. — Ты обвиняешься в вероотступничестве и помощи демонам. Ты устроил пир для злых сил, и теперь должен ответить за свои преступления перед короной и её людьми.
Но я всё же хотел протестовать, хотел объяснить, что я не виновен, что я просто пытался спасти себя, спасти город. Но слова застряли в горле. Пусть и понимал, что в этом зале никому не интересно моё мнение. Никто не хочет слушать объяснения вероотступника.
— Я не виновен! — прокричал я, но мой голос утонул в тишине зала.
— Суд решил, — произнес судья, не отрывая от меня взгляда. — Ты объявлен вероотступником и предателем Куси. Тебе грозит самое строгое наказание, пан Лисовский.
Закрыл глаза, ожидая приговора. Ибо знал, что меня ждет. В этом мире отныне не было места для таких,
