Около главного входа в школу я снова взглянул на развевавшееся на ветру красное знамя. С досадой вспомнил, что не украсил карман своей рубахи комсомольским значком — позабыл его на той, вчерашней, которую бросил в корзину с грязным бельём. Тут же порылся в памяти — узнал, что трагедия не случилась. Многие мои одноклассники страдали похожей забывчивостью: ещё в прошлом учебном году они носили свои значки лишь время от времени. Не страдала подобной рассеянностью лишь Наташа Кравцова, наш классный комсорг (именно из-за личности комсорга я «тогда» следил за наличием значка ВЛКСМ на своей школьной одежде — желал угодить Наташе). Но одноклассников Кравцова за ротозейство не ругала. И не нахваливала меня за столь ответственное отношение к значку с надписью «ВЛКСМ» и профилем Ленина на фоне красного знамени.
К школьной двери я вновь подбирался крохотными шагами, толкаясь плечами с прочими старшеклассниками и нагло оттесняя в сторону пионеров (вход для октябрят находился в другом школьном корпусе). Лена продвигалась к входу рядом со мной — не ослабляла хватку на моём локте, горделиво выпячивала острый подбородок. Многие обладательницы и обладатель красных косынок посматривали на нас с любопытством — некоторые комсомольцы, глядя на нас, усмехались. Меня их пристальное внимание не смущало (я чувствовал себя дедом, провожавшим внучку на учёбу). Кукушкина же грелась в чужих назойливых взглядах, будто в лучах славы. «Никогда раньше мы с ней вместе в школу не ходили», — подумал я. И тут же вспомнил, как соседка изредка брела на учёбу следом за мной — не решалась подойти близко (и уж тем более, взять под руку).
— Сменка⁈ — выдохнула мне в лицо всё та же суровая дежурная, что преграждала мне доступ к знаниям и вчера.
Я показал её мешок с туфлями.
— Вот, радуйся, злой ребёнок, — сказал я. — Специально ради тебя притащил её из дома.
Пионерка поправила на своей руке повязку, просканировала мой мешок с обувью суровым взглядом. Но не заглянула в мою сумку — лишь скользнула по моему лицу взглядом и потеряла ко мне интерес.
— Сменка⁈ — рявкнула пионерка на Кукушкину.
Я прошёл мимо дежурной — подумал, что будь она пацаном, непременно отвесил бы ей воспитательный подзатыльник. Взглянул на лицо дежурного учителя — её моя персона сегодня не заинтересовала.
Огляделся.
— Красные галстуки реют над сквером — трамвай переехал отряд пионеров, — пробормотал я.
От обилия ярких красных косынок на плечах детей у меня зарябило в глазах. Я пальцем поправил очки, проводил взглядом молоденькую учительницу. Женщина прошла мимо стендов со школьным расписанием неспешной походкой манекенщицы. «Математичка», — выудил я из памяти информацию об этой женщине. Мысленно произнёс: «Ух, ты какая…» Почувствовал, как забурлила в моём юном теле кровь — она «прилила» не только к щекам. Я хмыкнул. Пожалел, что эта недавняя выпускница института не вела занятия у десятого «А» класса (фигурой своей нынешней учительницы вчера не заинтересовался: меня не привлекали женщины, которых я даже в лучшие годы не смог бы пронести на руках хотя бы пару шагов). Отметил, что смотрю вслед именно математичке, а не стройным голоногим старшеклассницам.
От интересного занятия меня отвлекла Кукушкина — семиклассница вновь взяла меня под руку и повела к гардеробу. Там мы с Леной разделились. Пионерка отправилась к ряду, у которого толпились её одноклассницы. А я подошёл к Лидочке Сергеевой — та уже повесила на крючок куртку, поправляла чёрный фартук от школьной формы. Одноклассница поприветствовала меня едва заметным кивком — я по-приятельски хлопнул её по плечу и провозгласил: «Привет, Сергеева! Хреново выглядишь. Не выспалась? Или приболела?» Ответа не дождался. Повернулся к будто онемевшей девчонке спиной. Лидочка возмущённо таращила на меня глаза: в подобном тоне я с ней до этого момента не общался — всё больше молча засматривался на интересные участки её тела. Я выбрал крючок для своей куртки. Быстро избавился от верхней одежды, переобулся.
На выходе из гардероба вновь встретился с Кукушкиной.
— Я… пойду? — сказала Лена. — У нас первым уроком математика.
«Небось, у той фигуристой учительницы», — подумал я.
Кивнул.
— Иди, — сказал я.
Лена неуверенно улыбнулась и зашагала прочь. Не сразу отвела взгляд от моего лица. Едва не столкнулась с директором школы. Полковник чеканил шаг в направлении третьего корпуса. Семиклассница ударилась грудью о его локоть, испуганно ойкнула. Михаил Андреевич остановился. Придержал Кукушкину за плечи. Поинтересовался, куда школьница так спешила. Не выслушал ответ — легонько подтолкнул девочку в направлении классных комнат. Лена пропищала извинения и посмотрела в сторону наблюдавших за ДТП пионерок. Те громко прокомментировали «аварию» — насмешками. Снежин заметил меня и едва заметно кивнул. Я ответил на его жест громким «здравствуйте». Наряженный в строгий серый костюм директор школы и тощая пионерка с жиденькими косичками проследовали в разных направлениях.
Меня словно подтолкнули в спину. Вот только не вслед за Кукушкиной (хотя я прекрасно помнил, что кабинет литературы соседствовал с классом, где семиклассники сейчас дожидались начала урока математики). Я не обернулся. Лишь убедился, что Полковник затерялся в толпе шагавший в третий учебный корпус школьников. Будто бильярдный шар после удара кием, я поддался инерционному движению. Ноги, словно по чужому приказу, пронесли меня мимо стендов с расписанием, мимо мозаики с огромным ликом Владимира Ильича. Я на ходу взглянул на своё бледное лицо в ростовом зеркале. Вскинул руку — поправил очки. Лишь теперь воровато огляделся. И свернул в коридорчик, где побывал не далее, как вчера утром. Никто за мной не гнался, не шёл мне навстречу.
Лампа над головой мигнула — не иначе как подала сигнал к действию. Уверенным шагом я направился в конец коридора. Беспечно помахивал дипломатом, то и дело поправлял средним пальцем сползавшие к кончику носа очки. Мысленно напевал песню Вениамина Баснера на слова Михаила Матусовского «С чего начинается Родина» (не задумывался над тем, что меня к этому подтолкнуло). Прошел мимо нескольких плотно прикрытых дверей — взглянул на закреплённые на них таблички. Не оглядывался. Но прислушивался. Заметил, что звуки детских голосов стали тише. Всё отчётливее слышал участившийся ритм своего сердца. В конце коридора я резко остановился — около директорского кабинета. Громко постучал в двери — не дождался ответа. Решительно надавил на металлическую ручку и вошел в комнату.
Зажмурился: в глаза мне ударил яркий дневной свет, проникавший в кабинет директора через окно. Уловил запах мужского одеколона, крепкого чая и табака. Я вернул к переносице вновь соскользнувшие к кончику носа очки. Щурясь, пробежался глазами по кабинету. Посмотрел на книжную полку с бюстом Ленина. Перевёл взгляд на висевший между окнами напротив входа портрет того же вождя. Увидел на директорском столе пачку сигарет «Прима», блюдце с кусковым сахаром и пустую чашку. Пару секунд рассматривал настольную лампу и чёрный телефонный аппарат с дисковым номеронабирателем. Взглянул на красное знамя с золотистой надписью. И, наконец, опустил взгляд на гитару — та терпеливо дожидалась меня всё в том же углу. Решительно прикрыл дверь. Потянулся к замку, но одёрнул руку.
Прошёлся по комнате, высвободил из заключения наказанный за неизвестные мне провинности музыкальный инструмент. Взвесил его в руке. Мне почудилось, что он тяжелее того, что остался вместе с Барсиком в моей рудогорской квартире. Провёл ладонью по струнам, будто приласкал их. Гитара совсем по-женски тихо простонала. Почувствовал, что обратного пути нет: уже не поставлю инструмент на пол — пока не услышу его голос. Я мечтательно улыбнулся, мысленно скользнул в кладовую с воспоминаниями: просматривал каталоги скопившиеся в моей памяти музыки. Руки будто сами по себе подёргивали струны, подкручивали колки. Гитара уже не фальшивила, когда я подошёл к столу и уселся в директорское кресло. Кончики моих пальцев покалывало от желания сыграть первые аккорды.
