Мы с братом разделись до трусов. Своё шмотьё развесили на кустах для просушки. Трое ребят расположились чуть поодаль. Они тоже свои штаны с рубашками на кустах пристроили. Но сидели отдельно от нас. Похоже, что жёсткие беседы с применением физической силы в виде тычков и лёгких ударов, произвели на них определённое впечатление… Как бы потом нам это боком не вышло.
— Как думаешь, Лёш, ближе к вечеру нам предъявят за то, что мы не за хрен собачий слегка побили этих «славных мальчиков»? — спросил я у Лёхи в полголоса.
— Судя по всему, да. Я ещё не разобрался толком, и похоже, хоть нас тут и двое, но мы занимаем не самое высокое место в местной иерархии. А рыжий и повыше меня, и покрупнее будет. Ладно сейчас… Он был испуган тем. что чуть не убил меня, да и тебя тоже… А к вечеру он оклемается и решит с нами поквитаться. Мы же его при пацанах побили, а значит, что практически унизили, или вовсе опустили… Он этого не простит. Старшаков подтянет для разборок или сам с дружками начнёт базары базарить… Хрен его знает. Но какую-нибудь бяку обязательно запланирует. И скорее всего это будет сегодня вечером. Откладывать такое на потом ему нельзя — это всё равно, что признать своё поражение.
— И что будем делать? Ну не калечить же парней…
— Боюсь, что придётся. По сколько нам сейчас лет? Тринадцать? Или уже четырнадцать? Помнишь же, что с четырнадцати можно и на нары загреметь.
— И до четырнадцати можно. В СССР вроде были ещё и закрытые спецшколы для малолеток.
— Чего-то неохота…
— Сам не хочу. Поэтому будем бить больно, но аккуратно…
Я встал и перевернул нашу одежду, развешенную на кустах, чтобы быстрее просыхала со всех сторон.
— Как думаешь, Лёх, нам обязательно в этом интернате до совершеннолетия торчать?
— А что ты предлагаешь?
— Пока ничего… Так… Мысли вслух.
— Слышь, Саня! У меня какой-то шум в голове постоянно. Я не обращал внимания до этого. Думал, что это последствия того, что я почти что утонул. Но шум как бы нарастает… Это, как комар зудит, подлетая всё ближе и ближе…
— Ты приляг, отдохни! Может это и правда из-за того, что ты воды нахлебался.
Лёшка откинулся на травке, подложив руку под голову, и закрыл глаза.
Чтобы чем-то занять себя, я стал проделывать всякие упражнения. Нормальный такой среднестатистический разминочный комплекс. Такой и в армии на зарядке делают, и в средней школе, и в спортивных секциях, перед тем как начать уже изучать всякие приёмы и удары…
Трое наших однокашников смотрели на меня с удивлением и нескрываемым интересом. Похоже, что для них, занятие гимнастикой — есть нечто принудительное. Типа когда на физкультуре в школе заставляют. Я и сам так в детстве думал. Но за последние годы, прожитые в той жизни, я уже привык так разминаться, и не считал это чем-то таким уж ненужным действием. Но для этих троих, со стороны, видимо казалось, что у меня просто крыша поехала. Иначе я бы точно не стал бы этим заниматься…
Да… Прокол с моей стороны… Как бы они не обратили внимание на то, что мы с братом после купания в пруду, сильно изменились. Ведь в интернате мы практически двадцать четыре часа находимся на глазах друг у друга. А значит, что уже давно всем известны наши привычки и предпочтения… Так что, резкое изменение поведения, странные слова и поступки могут навести на ненужные мысли. Но следить за собой и не высовываться у нас с Лёхой всё равно уже не получится. Потому что мы ни хрена не знаем, как мы с «братом» вели себя раньше.
Так что наплевать и забыть… Что бы мы с Лёшкой не делали, мы всё равно будем делать всё не так, как братья делали до этого…
Я продолжил свои разминочные упражнения, не обращая никакого внимания на усиленный интерес ко мне со стороны… Даже как-то весело стало… Может, посмотрят-посмотрят, да и передумают устраивать с нами вечерние разборки. Ведь ненормальных всегда опасаются. А судя по тому, как я себя сейчас веду, я явно слегка кукушкой поехал. А может даже не слегка… Мало ли как там на меня повлияло утопление брата у меня на глазах.
* * *
Внезапно, лежащий на земле Лёха, вскрикнул и захрипел… Тело его свело судорогой и мелко-мелко затрясло. Что с ним? Эпилептический припадок? Что делать? Вспомнилось, что в припадке человек может себе язык откусить или сильно прикусить… Кажется там рекомендовали вставить в зубы какую-нибудь палку или жгут из ткани… Срываю с куста свою рубашку. Быстро сворачиваю рукав рубашки, и аккуратно разжимаю рот Лёшки, стараясь не совать пальцы промеж зубов, чтобы он мне их не откусил. Когда свёрнутый рукав мокрой рубашки занял своё место во рту «брата», не давая тому кусать что попало, я стал удерживать тело Лёшки, чтобы оно слишком не дёргалось. Открытые глаза брата меня пугали. Зрачки закатились. Видны были только белки с прожилками кровеносных сосудов.
Из носа Лёхи потекла кровь… Но судороги тела стали не такими сильными, как было в начале, а после и вовсе прекратились. Лёшка лежал на траве тяжело дыша. Глаза его были ещё мутными, но постепенно приобретали осмысленный вид.
Он выплюнул изо рта весь изжёванный рукав моей рубашки, посмотрел на меня и сказал:
— Саня! Я всё вспомнил…
— Что вспомнил, брат?
— Кто мы… Откуда… И куда делись наши родители…
А потом голова Лёшки откинулась на землю, и он потерял сознание.
Глава 6
Глава шестая.
Перекрёстки человеческих судеб…
Июнь 1974 год. Москва.
Новоспасский пруд
Через некоторое время мне удалось привести Лёшку в чувство. К тому времени троица школяров во главе с рыжим уже испарилась, как лёд, на весеннем солнце.
— Я всё вспомнил. Саня! Отец часто рассказывал нам об этом. Неужели ты не помнишь?
— Пока нет… Ты бы видел себя со стороны, когда к тебе стали возвращаться воспоминания хозяина тела. Я испугался, что ты снова кони двинешь, как полчаса назад под водой. На! Вытри лицо! Весь в крови перемазался… — я протянул ему свою рубашку.
— Это же твоя рубашка…
— Постираю потом…
Лёха стал обтирать лицо, а я подсказывал ему, где ещё остались следы от кровавых разводов…
— Вот теперь можешь спокойно рассказывать нашу новую историю.
— Саня! Тут надо издалека начинать…
— А мы что? Куда-то торопимся?
— А где эти? — он махнул в сторону, где пять минут назад грелись на солнышке наши ровесники…
— Слиняли… Тебя колбасить стало. Ты глаза закатил, а из носа кровь пошла… Ну, они тогда подхватили свою мокрую одежонку, и как были в трусах, так и потрусили в сторону интерната.
— Ну и хрен с ними. Ты жрать не хочешь?
— Есть маленько такое дело.
— А деньги у нас есть?
Я стал шарить по карманам, но там нашлась только какая-то мелочь. А я-то рассчитывал на мокрые бумажки с профилем Ленина. Ну, или хотя бы рубли и трёшки… Но, нет. У нас с Лёхой на двоих было всего сорок шесть копеек разными монетками. Теперь надо напрягать память и вспоминать на что этих копеек хватит.
Но Лёшка меня опередил. Похоже что вместе с памятью о нашей биографии, к нему вернулись и знания о ценообразовании в современном СССР.
— Этого вполне хватит на пирожки и газировку… Или можно купить сигарет. И всё равно на газировку останется.
— А мы что? Уже курим с тобой?
— Иногда… Когда деньги есть.
— А часто они у нас с тобой есть?
— Не часто.
— Это срочно надо исправить… Хотя курить я не особо хочу. Рановато нам ещё. Лучше давай спортом займёмся каким-нибудь полезным.
— Согласен. Но сначала надо бы чего-нибудь пожрать.
— Какие проблемы? Судя по солнцу — время обеденное. Наверняка в интернате кормят даже летом… Можем туда пойти…
— Неохота пока… Ещё успеем туда вернуться.
— Тогда давай ты мне пока расскажешь всё, что вспомнил. А потом мы уже будем думать: «Что делать?» и «Кто виноват?»
— Ну… Тогда слушай! Сначала расскажу то, что всегда рассказывал отец. Кстати. Его фамилия была не Тихий, а Тихо́й. Он родом с Западной Белоруссии. Там же и воевал… Но начну сначала…
