В Москве твердо были уверены, что значительные территории восточной и центральной Туркмении уже были покрыты сеткой каналов, несущих полям воду. Пора было пытаться посадить часть туркменских кочевников на землю. Вот в последние пару лет этим власти и занялись. Столичные руководители просто не знали, что их планы — мираж, а местные тупо выполняли приказы, надеясь, что их шалости не вскроются. Делалось все, чтобы охранить свое место «винтика», которому положена щедрая партийная «пайка» и начальственный кабинет!
Коммунисты вообще отчего-то с какого-то перепугу считали себя самыми лучшими, для которых «закон не писан». Сами они — «лучшая часть народа», их партия — «ум, честь и совесть эпохи».
По документам все площади уже оросили и не по одному разу. Часто по бумагам даже проводили новые арыки, чтобы взять под посев ту землю, что прежде занимал старый арык. А на самом деле, на протяжении десятков квадратных километров на высушенной почве лишь выпоты солей блестели белоснежным инеем.
Еще с прошлого года эпизодически, а в этом году массово, к железной дороге от Мары до Кушки, и кое где и далее на север ( в том числе и у нас в Байрам-Али) начали перегонять огромные стада скота. Мол, новым колхозникам-земледельцам столько баранов не нужно, а в центре это дефицитное мясо планово распределят.
Все изначально было построено на обмане, так что организовано все было из рук вон плохо. Итак. Согласно приказу сверху, немедленно, в марте месяце 1939 года, кочевые туркмены обязаны были стать земледельцами, сеять пшеницу и возделывать хлопок. Своих овец они обязаны были сдать государству.
Этот приказ пришел еще зимой, весной должна была начаться всенародная посевная — неизвестно, на каких землях…
Началось переселение народов. Многотысячные отары голодных овец своим ходом сгоняли на убой к железной дороге. Животные шли сплошной массой, жалобно блеяли, заполняя все улицы нашего города, растянувшись на километры, собранные зимой с огромной степи и из пустынь. Овцы не выдерживали этой дороги, массово погибали, а сопровождавшие их пастухи стучали в дома: возьмите овцу, возьмите еще и еще — животные просто не могут идти…
На станции стояли простые товарные вагоны, не приспособленные для перевозки мяса за тысячи километров. Там и забивали овец самым примитивным образом. Животных ничем не кормили, держали в загонах, и от голода они грызли дерево изгороди и шерсть друг у друга. Зима выдалась морозной, поэтому поначалу мясо в дороге не портилось, да и овцы еще не успели исхудать. Но ближе к весне отправляли уже не тушки, а обтянутые жилами скелеты.
Москва эти кости не принимала, отправляла обратно, и в Байрам-Али стали возвращаться составы, но в каком ужасном виде!
Путь от нас в Москву был не близок — даже пассажирский поезд шел, транзитом через жопу вымершего зверя-мамонта, семь или даже восемь суток. К тому же, если в Москве еще держалась зима, здесь наступила весна, и состояние вагонов и их содержимого оказалось таким, что несколько составов немедленно по возвращении сожгли прямо на станции.
Тошнотворный чад от горящего тухлого мяса полз по всему городу, проникал в дома горожан, въедался в стены, одежду, в пищу…
Бр-р!
А спустя месяц местные власти доложили в Москву, что в республике пшеницей и хлопком засеяны огромные пространства. Заложены сотни колхозов «Свет Востока», «Заря Коммунизма» и прочие. И это при том, что кочевники обрабатывать землю не умели и не хотели…
Ну и ну! Как говорится: «Все хорошо, прекрасная маркиза, дела идут и жизнь легка. Не одного печального сюрприза, за исключением пустяка…»
Добавилось к этому и ожидание предстоящей войны. Уже два года центральные власти требовали на всех возможных территориях сеять техническую культуру — хлопок. Вместо бахчей, садов, виноградников, полей и огородов — один лишь хлопок. А ведь хлопок есть не будешь. Если не считать хлопкового масла для жарки.
Трудно винить Москву в этом, ведь бездымный порох изготавливают как раз из хлопка. Кроме того, из короткого и мелкого хлопкового пуха изготавливаются различные виды взрывчаток. А кроме Средней Азии у нас хлопок больше нигде не растет. Стратегический товар. Да время было такое. Тревожное. Кроме того, по планам новые целинные поля должны были дать огромное количество сельхозпродукции. Вот только они существовали только на бумаге.
Кроме всего прочего, еще и производительность труда в туркменских колхозах стремилась к нулю. Колхозники, бесправные «люди нового типа» работали «за палочки», то есть в табеле против каждой фамилии рабочий день отмечали «палочкой». Потом «палочки» подсчитывали. Требовалось, чтобы у каждого их общее количество было выше обязательной нормы.
О том, что получал колхозник за такой «трудодень», лучше не говорить. А ведь они должны были еще оплачивать налоги и госзаймы, так что влачили полуголодное существование. Там не только куриные, там и свои последние яйца в счёт долга обкарнают.
Короче, получился очередной «перегиб». Беззаботная пора радужных надежд и светлых мечтаний развеялась как дым. Ирония судьбы, однако.
Не стало овец, стали меньше сеять продовольственных культур и больше технических, и мгновенно исчез богатый и дешевый байрамалинский рынок. Совершенно неожиданно в один прекрасный день не стало у нас не только мяса, но и хлеба и фруктов. Для работяг и совслужащих в нашем городе ввели карточки, и они стали получать в день по 400 граммов хлеба.
Он был привозным, черным, вперемешку с червями, камнями, песком, золой, местное население к нему не привыкло, но голод — это голод, пришлось им есть и такой хлеб. Питались большинство горожан в это лето очень плохо.
Люди часто ели «заочно», то есть взахлеб читали старые кулинарные книги — и мысленно насыщались. Еще много на руках было книг по кулинарии, изданных в далекие сытные времена, откуда извлекали самые неактуальные рецепты, например, как испечь кулич из пятидесяти яиц или зажарить с хреном целого поросенка.
Мое счастье, что у меня была большая денежная заначка и я мог продолжать покупать привычные продукты с обедневшего рынка. Где лишившиеся большей части основной работы, продавцы убивали время, стравливая на общую потеху скорпионов с богомолами.
Кроме этого, продовольственным резервом оставались фрукты с частных садов. У кого они имелись. Так мой домохозяин Хусниэддин в сезон каждый божий день собирал в своем саду два ведра абрикос. Съесть это все было просто невозможно, поэтому в преддверии трудных времен эти абрикосы на солнце сушили дольками. Соседи шутили: не так тщательно ухаживали рабы за бородой покойного эмира Алим-Хана, как мой квартирный хозяин ухаживает за своим садом.
Впрочем, многие домохозяева в Байрам-Али имели плодовые сады и в обычный год продавали лишних килограммов по 200–300 груш, яблок, абрикос и еще столько же раздавали прохожим людям. Сам дерево посадил — сам под ним потом спишь, сам плоды вырастил — сам их ешь, что может быть лучше этого на белом свете?
И вот дожили. Городу грозит голод.
Что же творилось сейчас на селе я и представить себе не мог. Особенно непонятно было, что же едят кочевники, лишившиеся своих стад. А ведь это воинственные люди, привыкшие к ножам, перерезающим глотки. И крови они не боятся.
В общем, не надо быть пророком, напрягая рудименты здравого смысла, чтобы предсказать в нашем регионе настоящий голод. Уже этой весной.
И как-то неожиданно ( кто бы мог подумать?) при таких делах в качестве довеска уже в сентябре в округе появились новые басмачи. Как-то они самонародились. Причем это были какие-то идиоты. В своих бедах они винили не коммунистов, русских и местных, а почему-то исключительно всех русских скопом. Не взирая на наши политические убеждения.
Конкуренция за власть, она такая, жёсткая.
Неожиданно с приходом осени выяснилось, что басмачи совсем рядом, что в захваченных районах они жестоко расправляются со всеми русскими людьми, а Байрам-Али никак не защищен, и все его «войско» составляют только четыре штатных милиционера. Против банды в из сотни сабель.
