А я вдруг замерла, сраженная внезапной мыслью.
— Знаешь, Алисия, по-моему, мы с тобой две самые глупые девчонки в королевстве.
Подруга вскинула голову на такое заявление:
— Я-то понятно почему, но с тобой что не так?
— Думаю, скоро мы это узнаем…
Помыкавшись несколько дней в тщетных попытках нанять батраков на наши поля, я была вынуждена признать правоту фермера. Найти рабочую силу оказалось не так-то просто. Те люди, которые работали у нас летом, вроде бы и рады были пойти, но подписанный с фабрикантом договор связывал их по рукам и ногам. Ну почему мне шагу нельзя ступить, чтобы не вспомнить господина Клауса, причем то добрым, то недобрым словом попеременно? Правда, пожалуй, на этот раз придется проглотить все свои подозрения и пойти к нему с мирными намерениями. Я была готова заплатить фабриканту отступные, только бы урвать своих работников хоть на пару дней.
В прихожей я долго собиралась с мыслями и прокручивала в голове, что можно делать во время своего визита и чего делать нельзя.
Нельзя:
— выдвигать поспешные обвинения в попытках кражи наших семян (по крайней мере до тех пор, пока не появятся тому доказательства);
— спрашивать, не подкупил ли он городового (ненавязчиво выпытывать, не знаком ли господин Клаус с местными правоохранительными органами, также не рекомендуется);
— выглядеть так, будто мне жизненно необходимо вызволить у него батраков (хотя это и так очевидно, но все же);
— засматриваться на фабриканта (на всякий случай, а то были прецеденты);
— интересоваться его делами и здоровьем (особенно здоровьем).
Можно (или даже нужно):
— казаться милой, легкомысленной и ни о чем не подозревающей;
— поблагодарить господина Клауса за данные советы и попросить новых;
— проанализировать новые советы (есть шанс, что через них вылезут настоящие намерения фабриканта);
— постараться, чтобы процесс анализа не отразился на лице.
В конечном итоге оказалось, что разрешается не так уж и много. Впрочем, как всегда. Настораживало только то, что обычно никакие запреты не мешали мне делать глупости.
Мимо прошел Ерем: мальчишка был в сапогах и одежде, явно предназначавшейся скорее для лесных прогулок, чем для вдумчивого чтения. В руках брат зачем-то держал сачок и ведро — первые признаки отчаяния и разочарования в науке. Как я и подозревала, все те безумные расчеты, которые он производил в последние несколько дней, никаких результатов не дали. Пообщается с селянами — глядишь, станет более высокого мнения об интеллектуальном уровне развития собственной семьи. А то сейчас мы дрейфовали где-то между собакой и составителем сборника задач для младших школьников, автором гениального примера: «Петух несет по яйцу через день, через сколько дней можно будет приготовить омлет из трех яиц с помидорами, если первые помидоры созреют через шесть дней?»
— Ерем, скоро можно будет сеять? — спросила я ему вслед без намерения позлить. Теперь меня вполне устраивал ответ, что сеять еще рано: семена мы своими силами сохраним, а вот поля приготовим вряд ли: приучать братьев к сельскому труду уже поздно.
— Не скоро, — буркнул мальчишка, и я блаженно выдохнула.
На фабричном дворе творилась какая-то мистика: все только что видели господина Клауса, но никто не мог сказать, где он. Наконец какой-то расторопный приказчик проводил меня в кабинет хозяина и попросил подождать там — вероятно, опасаясь, как бы я не пострадала в сутолоке на фабрике, либо фабрика не пострадала от меня. В кабинете вопреки ожиданиям и тайному желанию как следует осмотреться я оказалась не одинока. Большой черно-белый дог (или, точнее, догиня) недовольно поднял тяжелую морду с лап и пристально посмотрел на меня.
— Не волнуйтесь, Зельда вас не тронет, — пообещал приказчик и поспешил уйти. Мне же показалось, что в голосе его не было достаточной уверенности, чтобы чувствовать себя в безопасности.
Я прошлась по комнате, затылком ощущая неотступный взгляд собачьих глаз.
— Я ничего не буду трогать, только подожду, — примирительно сообщила я и сама удивилась, что разговариваю с собакой. — И твой хозяин тебя не похвалит, если ты меня укусишь.
Хотя откуда мне это знать: может, еще и кость в награду выдаст. Видимо, Зельда была того же мнения и поэтому глухо заворчала. Я решила больше не делать опрометчивых заявлений и замерла около полки с документами (до дивана для посетителей все равно не добраться — это сварливое животное развалилось прямо под ним). Ничего, мне и здесь найдется занятие.
Я стала разглядывать полку: много книг на катонском и каких-то других языках, папки с отчетами и счетами. Рука машинально потянулась к длинному корешку с надписью «Годовой план»…
Внезапно раздавшийся резкий звук заставил меня подпрыгнуть. Только секунду спустя с колотящимся в пятках сердцем я поняла, что это подала голос Зельда. Ну все, прощайте, родственники! Господин Клаус вместе со своим приказчиком потом прикопают мои обглоданные кости где-нибудь на территории фабрики — и поминай как звали.
Собака вскочила на лапы, подбежала ко мне, застывшей на месте «преступления» в неестественной позе, но, вместо того чтобы укусить, толкнула боком так, что я вынуждена была отступить на шаг. Потом толкнула еще раз и еще, пока не приперла к стене у входной двери. Силы в этом животном было не меньше, чем в годовалом бычке. Но надо отдать Зельде должное: ума не в пример больше.
Убедившись, что я не шевелюсь и больше даже не помышляю о каких-либо коварствах, собака подошла к проему, обыденным движением, будто делала это по десять раз на дню, схватилась зубами за ручку и открыла дверь.
— Гав!
Это был очень понятный «гав». Я скользнула в открытую створку и почувствовала, как меня напоследок толкнули мордой чуть пониже поясницы. С таким обращением трудно было смириться! Я развернулась… и как раз в этот момент дверь кабинета захлопнулась прямо перед моим носом. Оставалось только обессиленно пнуть дерево башмачком, хотя, признаюсь, при Зельде я бы себе этого не позволила.
О боги, я скоро потеряю всякое уважение к собственной персоне! Меня только что выставили вон, и не кто-нибудь, а пятнистая собака со слюнявой мордой! Я немного пометалась по коридору и решила, что будет очень нехорошо, если фабрикант застанет меня в таком виде. Поэтому пришлось еще раз наступить на горло чувству собственного достоинства, которое и без того уже валялось в пыли со следами собачьих лап на лице.
Я сделала единственное, что могла в данной ситуации: тихонько постучала в дверь.
— Гав!
То, что этот «гав» был чуть более снисходительным, чем предыдущий, меня приободрило.
— Я больше не буду. Честное слово. Сяду на диване и с места не сдвинусь, — искренне пообещала я куда-то в щель между дверью и косяком.
— С кем это вы разговариваете? — не надо было оборачиваться, чтобы понять, что голос принадлежал хозяину кабинета и собаки.
Я выдохнула и взяла себя в руки. Лучше сказать правду: придумать какое-то логичное объяснение данной ситуации все равно не удастся. Фабрикант и правда мог не очень поверить.
— Ваша собака выставила меня из кабинета, и я пытаюсь уговорить ее пустить меня обратно, — обернувшись, с вызовом посмотрела господину Клаусу в глаза. Пусть только попробует рассмеяться!
Фабрикант несколько секунд вполне серьезно глядел на меня. Затем вдруг, не выдержав, словно это было выше человеческих сил, рассмеялся в голос, демонстрируя ряды белых здоровых зубов. Я насупилась. О каком деловом общении могла идти речь?
Наконец, все еще посмеиваясь, он сказал:
— Дайте-ка мне попробовать. — Господин Клаус несколько раз стукнул костяшками пальцев по двери. — Зельда, дорогая, открой, пожалуйста.
«Обращается к собаке, как к женщине», — раздраженно подумала я, но не успела никак прокомментировать это вслух, потому что дверь внезапно отворилась. Будто бы сама по себе. А когда мы вошли внутрь, догиня лежала на том же месте, на котором я ее и застала в первый раз, всем своим видом демонстрируя, что если здесь что-то и происходило, то она ни при чем.
