— Благодарю, все хорошо, — сумел, наконец, вернуть себе дар речи чиновник. — Однако боюсь, что ваше желание неосуществимо. Мартемьян куда-то пропал минувшей ночью, и его поиски пока что не увенчались успехом. Но, позвольте осведомиться, в чем состоит причина вашего визита?
— Разумеется, — охотно отвечал ему немец, не проявив ни малейшего удивления по поводу исчезновения мальчишки. — Все дело в том, что, возможно, повторяю, только возможно, ваш воспитанник получил небольшое наследство.
— Что значит «возможно»?
— Да то и значит, любезный пан, — пояснил Цыбинский, плотоядно пошевелив ноздрями, — что завещание составлено в пользу Мартемьяна Вахрамеева, но точно не написано, какого именно. Вот мы и должны установить личность наследника.
— Понимаю, — кивнул директор, — хотя ума не приложу, чем вам помочь в подобной ситуации, господа!
— Ну, есть одна возможность, — изобразил на лице улыбку Гофман. — Дело в том, что у наследника должна быть при себе некая вещица, по которой его можно опознать. Золотой энколпион в виде креста. Вам известно что-нибудь об этом?
— Нет! — едва не вскрикнул похолодевший внутри Воронин. — Когда мальчик поступил к нам, у него ничего при себе не было!
— Вы верно запамятовали, господин коллежский асессор, — нахмурился бандит. — В документах департамента общественно призрения четко прописано — «старообрядческий крест красного металла».
— Не было никакого креста! — замотал головой чиновник, после чего встал, давая понять гостям, что визит окончен. — Прошу извинить меня, господа, очень много дел!
— А ведь ты лжешь, лайдак! [15] — аккуратно взял его двумя пальцами за лацкан вицмундира Цыбинский, и многоопытный директор понял, что его сейчас будут бить.
— Не надо, — испуганно попросил он.
— Куда вы дели энколпион? — спросил Гофман, сделав напарнику знак, чтобы тот не торопился с расправой. — Продали? Проиграли? Заложили?
— Заложил, — признался испуганный Воронин.
— Давно.
— Третьего дня.
— Ничего святого у людей не осталось, — сокрушенно вздохнул Цыбинский, обнаруживший под салфеткой выпивку. — Воруют личные вещи подопечных, пьют в присутственном месте…
Договорив, он лихо опрокинул в себя содержимое рюмки, после чего, пожевав, будто смакуя, вынес вердикт. — Да еще и такую дрянь!
— Вполне может статься, — не обращая внимания на дорвавшегося до спиртного поляка, заметил Гофман, — что требуемая вещь еще на месте. Где квитанция?
— Я о… потерял.
— Прискорбно. В таком случае, вам придется отправиться с нами. Надеюсь, вы не забыли адрес ломбарда?
— Нет, — отчаянно помотал головой труженик на ниве народного просвещения. — То есть, да. То есть, я помню…
— Прекрасно.
— Но я не могу теперь оставить…
— Скажете, любезный, ваше начальство знает, что вы воруете личные вещи воспитанников?
— Я понял вас, господа.
— Прекрасно. И не тушуйтесь так. Мы на авто, так что это не займет много времени.
— А чтобы вам не лезли дурные мысли в голову, — пьяно усмехнулся поляк и откинул полу пиджака, показав рукоять револьвера «бульдог» за поясом. — Знайте, что любое неосторожное слово может стоить вам жизни.
— Хорошо, — нервно сглотнул Воронин.
— Прошу, — сделал приглашающий жест Гофман, с досадой посмотрев на сообщника.
Спустившись, они начали занимать места все в том же видавшем виды открытом автомобиле, когда-то носившем гордое имя ландо. Немец устроился за рулем, директора Цыбинский запихнул на второй ряд, собираясь усесться рядом.
— Пантелей Митрофанович, — как обычно некстати возникла рядом с ними Фимка. — Вы разве уезжаете?
— Да, — нехотя буркнул тот. — Срочное дело!
— Как же так, — растерялась девушка. — Вы уезжаете, Вахрамеева с самого утра не видно…
— Погодите-ка, барышня, — обернулся к ней насторожившийся Гофман. — Вы хотите сказать, что утром он еще был?
— Конечно! Он, вправду сказать, вчера весь избитый пришел, так что на ногах еле стоял, но ночевал, как и положено, в дортуаре!
— Вот дура! — прикрыв глаза, простонал Воронин.
— Ой, а что это у вас? — заметила револьвер Цыбинского Фимка. — Что здесь происходит?
— Ничего такого, милая пани, — осклабился поляк, после чего резко ударил девушку по голове.
— Какого черта ты творишь?! — не выдержал немец.
— Ты хочешь, чтобы она подняла тревогу? — огрызнулся сообщник, успевший подхватить несчастную Ефимию, прежде чем та упала, укладывая ее на заднее сиденье, рядом с обмершим от страха директором.
— Черт с ней, — вздохнул главарь. — Только прикрой чем-нибудь, пока никто ничего не видел.
— Отъедем подальше и избавимся от тела. — Пьяно махнул рукой Цибинский.
— Но, позвольте, вы не смеете… — жалко проблеял Воронин и затравлено умолк, встретив равнодушно-мертвый взгляд блеклых глаз поляка. Собрав остатки воли в кулак, Пантелей Митрофанович все же смог выдавить из себя. — Если вы погубите девочку, на мою помощь можете не рассчитывать.
Гофман обернулся к пленнику и успокаивающе произнес.
— Не беспокойтесь, мы просто высадим ее по пути, чтобы она не могла нам помешать…
Нельзя сказать, чтобы такое объяснение немца умиротворяюще подействовало на чиновника, но на большее его уже не хватило. Он прикрыл глаза и без сил откинулся на спинку.
На сей раз несносный механизм завелся мгновенно, и через минуту они выехали с территории приюта, обдав на прощание дворника клубами сиреневого дыма.
— Чтоб вам, вашу мать! — сплюнул от досады старый матрос, раскашлявшись от запаха газолина.
В прошлой жизни Марту довелось дважды побывать по делам в Южной Корее, и теперь он тщетно пытался найти в окружавшем его ландшафте хоть что-то знакомое. Увы, нынешний Чемульпо ничем не напоминал будущий пригород «Большого Сеула». Все куда скромнее, проще и… никаких высоких технологий!
Единственным признаком цивилизации казалась широкая двухполосная асфальтовая дорога от порта до сеттльмента, вдоль которой они и пошли. Вокруг царила обычная для городов Восточной Азии толчея, сквозь которую, надрывая клаксоны, пытались пробиться редкие автомобили.
Кое-где, прямо на улице, стояли маленькие печи, на которых владельцы готовили нехитрую снедь для толпящихся рядом клиентов. Желающие подкрепиться платили монетку в пять вон и получали свою порцию лапши или, как называли ее корейцы, — рамэна, с острым соусом.
Солнце после относительной утренней прохлады начинало все ощутимее припекать. Март снял фуражку и вытер вспотевший лоб рукавом. И подумал, что следует обзавестись белым чехлом на тулью. А еще лучше подыскать чего-то полегче. К примеру, канотье, панаму или бейсболку.
— Есть охота, — мечтательно прошептал Витька, вдохнув аромат местной кулинарии. — Давай, присядем, пожуем. Заодно и тащить меньше придется.
— Потом. Когда с делами раскидаемся.
— Оно, конечно, да…
— Сколько в тебя влезает, растущий организм? Мы же три часа назад плотно позавтракали?!
Несчастному Киму оставалось лишь вздыхать, мечтая, что его непреклонный друг, наконец, сжалится, или хотя бы проголодается. Увы. Тот продолжал целеустремленно шагать, не обращая на вкуснейшие запахи и страдающего товарища ни малейшего внимания. Тут как назло развязался шнурок на ботинке, а когда Виктор его завязал, то и не подумавший его дожидаться Вахрамеев ушел так далеко, что его пришлось нагонять бегом.
Охватившее Марта стремление как можно скорее увидеть заветный крестик было так ощутимо, что он не мог и не хотел думать ни о чем ином. Еще не вполне ясный голос интуиции буквально толкал его вперед. Заставлял прибавлять ходу. А он, давно привыкший доверять «чуйке», и не думал ей возражать и тем более сопротивляться. Так они и допылили до места. Широко шагающий целеустремленный Вахрамеев и несчастный, усталый и проголодавшийся Ким.
«Ломбард господина Хвана», — гласила сразу на русском, корейском и английском широкая вывеска. «Оказывается, я хангыль [16] умею читать», — удивился он про себя. Приятно обнаружить новые познания, пусть, как тут же выяснилось, довольно поверхностные. Реципиент к своим шестнадцати годам усвоил лишь пару сотен часто встречающихся слов и выражений.
