А, это поэт. Кудрявцев, что встречал нас.
— Слушаю вас, Валентин.
— Я понимаю, не время и не место, но… Вы можете опубликовать моё творчество?
Как-то для поэта неаккуратно: «опубликовать моё творчество». Сказал бы проще, «мои стихи».
— Поэзия в нашем журнале не в чести, — сказал я. — Это вам в «Новый Мир», в «Юность»…
— Не поэзия, — перебил он меня. Тоже, похоже, перебрал. Граммов сто лишних. — Я повесть написал. Как бы фантастическую.
— Как бы?
— На самом деле это быль, правда, но я её замаскировал, правду. Фантастикой.
— И о чем же повесть? — спросил я из вежливости. Врачам на таких вот встречах норовят рассказать о своих болячках, а редакторам литературных журналов — о своем творчестве. С просьбой напечатать, в смысле — опубликовать.
— О том, как вскрывали гробницу Тамерлана, — сказал поэт. — Тимура, то есть.
— Что ж, присылайте в «Поиск». Мы рассмотрим.
— Но я бы хотел…
— Мы рассмотрим. Вне очереди, это всё, что я могу обещать. Если повесть нам подойдёт — опубликуем, если не подойдёт — вернём, не обессудьте.
— Я понимаю, понимаю… — сказал поэт не без грусти. Он что, думал, что я вот прямо здесь, в туалете, направлю его повесть в набор? У него и повести-то при себе никакой нет, руки пустые. Поэт, мечтатель, романтик…
Вечер далее шёл без задиринки. Шурпа, лагман, плов…
Я всё гадал, что означает эта записка. Словно богиня смерти Кали милостиво решила, что я пока могу пожить. Пока, да. А что? В Узбекистане Индией интересуются, индийские фильмы пользуются огромным успехом, вот и индийскими богами тоже, похоже, увлекаются. Нет, чушь, пить меньше надо.
Закончив переговоры, ко мне подсел Владимиров. Видно, переговоры прошли успешно, и он решил меня развлечь.
Рассказывал об особенностях жизни русского человека в Узбекистане, «мы никогда не будем здесь своими, но жить, в общем-то, можно, и жить хорошо, если ты вежлив и учтив» — при этом наворачивая плов и запивая его коньяком. Я и сам выпил рюмку — только одну. Коньяк местный, «Самарканд», из местного же урожая. Не две тысячи лет выдержки, а всего двенадцать. Экспортная партия, как сказал главред.
Мне понравилось, и именно поэтому больше я не пил.
Но ел. И ещё. И ещё. И ещё. Диету буду дома держать. А в гостях, в Ташкенте это невежливо. Неучтиво.
На обратном пути мы втроем сидели на заднем сидении «Чайки».
— Ты, надеюсь, уговорил её написать для нас мемуары? — спросила Надежда.
— Кого — её?
— Твою соседку.
— Соседку? Ко мне поэт с повестью подкатывал, это было, а соседка… Кто она?
— Ты не знаешь?
— Знал бы, не спрашивал.
— Это Зиба Ганиева, большой человек. Профессор, доктор наук.
— Доктор наук, это, конечно, немало, но мемуары…
— Она знаменитый снайпер, «фройлян Смерть» — так прозвали её фашисты. Она их много положила. Очень много.
— Нет, — растерянно сказал я. — Не уговорил.
Глава 7
15 апреля 1978 года, суббота
Премьера
Чувствовал себя я странно. Еду на «Чайке», справа Лиса, слева Пантера, впереди катит милицейская «Волга», позади — Нодирбек на «Вольво», природа роскошная, погода шикарная, едем в «Дом Дехканина», иначе — лучшую правительственную дачу, где встретимся с Шарафом Рашидовичем, а оттуда уж поедем в Большой Театр. На премьеру. Казалось, нужно радоваться и волноваться. Я и радуюсь, и волнуюсь, но…
Но кажется мне, что меня ведут снайперы. Смотрят в оптические прицелы и передают друг другу: «пятый, пятый, я четвертый, объект проследовал в ваш сектор». А у меня нет моего золотого пистолета.
Это, конечно, астения. Чисто теоретически — кому я нужен? Чтобы и снайперы, и рации, и вообще? То есть какой-нибудь безмозглый бандюган и не прочь меня пристукнуть в тёмном закоулке ради обшаривания карманов, но бандюган с мозгами воздержится: ну, что у меня может быть в карманах такого, ради чего сажать себе на хвост милицию? Ведь искать будут серьёзно, здесь я гость главы государства, которым по конституции является Шараф Рашидович с тех пор, как помимо первого секретаря партии, вернулся на пост Председателя Президиума Верховного Совета Узбекистана.
С другой стороны, в политике такие гамбиты разыгрываются, что не предугадаешь. Может, выстрелят в меня, чтобы пошатнуть Шарафа Рашидовича, вон, мол, что у тебя в республике делается, чижиков лопают, куда это годится?
Нет, нет и нет. Просто дурной сон. Снилась мне Зиба Ганиева, только была она молодой, красивой и злой. Держала в руках маленькое двуствольное ружьишко, курковое, на вид совершенно детское: приклад желтого цвета, ствол чёрного, пахнет свежей краской. Люди думают — молодая женщина ребёнку игрушку купила, младшему братишке, племяннику, или, быть может, даже сынку впрок. У такой молодой сынку годик, не больше. И внимания больше не обращают. Только я знал, что оно настоящее, под пистолетный патрон. А она из этого ружьеца за сто шагов в туза попадает.
Но сейчас она целилась не в туза. Ствол был направлен на меня.
— Ты, Чижик, готов свою жизнь отдать?
— Кому? — спросил я.
— Кому прикажут.
— Кто прикажет?
— Родина-Мать. Если Родина-Мать прикажет жизнь отдать, отдашь?
— Если мать, то… Но странно это.
— Что странно?
— Обыкновенная мать сама готова отдать жизнь. Собачка за щенка, птичка за птенца, а человек за детей своих. А тут наоборот получается.
— Значит, сомневаешься? А чужую жизнь забрать сможешь?
— Сначала узнаю, а точно это мать просит? А вдруг вовсе ни разу не мать? Вдруг баба Яга прикинулась матерью, а сама только и думает: на лопату, да в печь, на обед?
— С тобой всё ясно, — красивая узбечка подняла ружьё и выстрелила мне в голову. Из обоих стволов, дуплетом.
Я проснулся, а голова болит. До сих пор. Не сильно, а так… побаливает. В месте ранения. Всё-таки лишку я вчера выпил. Отвык. Я и не привыкал, собственно, никогда. Вот и снилась чушь. Я всегда готов. По приказу Советского Правительства. И спрашивать нечего.
— Ты чего это, Чижик? — спросила Лиса.
— В каком смысле?
— Бледный какой-то.
— Премьера, волнуюсь.
— Это мы понимаем. Тоже волнуемся. Но всё будет хорошо, увидишь, — сказал Лиса.
— И услышишь, — добавила Пантера.
Конечно, услышу. Это же опера.
«Дом Дехканина» — это у подножья Чимгана. Не близко от Ташкента, минут сорок по пустому шоссе, когда впереди милиция сгоняет на обочину случайных проезжих. И сто, и пятьсот лет назад верные нукеры сгоняли арбы простолюдинов, с дороги, с дороги, едет великий хан! — что-то такое я читал в детстве, в книжке о Ходже Насреддине.
Я не хан, а только гость хана, и чувствовал себя непривычно. У нас в Черноземске Андрей Петрович ездит скромнее. Никого не сгоняют, люди сами принимают в сторону. На всякий случай.
И вот мы доехали.
Не дом, а мечта дехканина. Большой сад, арык, даже озерцо есть.
— Папа сейчас выйдет. С бумагами работает, государственные дела, — сказала девушка, вышедшая нам навстречу. Светлана Рашидова.
Мы познакомились.
— На террасе прекрасный вид на Чимган, — сказал она, и мы прошли на террасу.
Горы всегда красивы, особенно когда сидишь в удобном кресле, пьёшь чай, на блюде восточные сладости, а рядом девушки щебечут о своём. Светлана закончила Ташкентский универ, РГФ, и очень интересуется литературой. Расспрашивала о писателях, о Сименоне, Станиславе Леме, Артуре Кларке и других. А девочки рассказывали. С Сименоном знакомы лично, с Кларком только по переписке, но как знать, как знать…
А я смотрел на горы и отдыхал. И головная боль испарилась.
Хороший вид из окна — счастье. В Сосновке это сад, цветы и деревья. В Москве — Кремль. Но горы — это особенное. Если и в самом деле буду строить дом в Кисловодске, то чтобы непременно с видом на Эльбрус. Построить, а лучше бы сразу купить дачу доктора такого-то, одна тысяча девятьсот тринадцатого года постройки. В три этажа. Но вряд ли. Они, докторские дачи, давно национализированы властью трудящихся. Властью рабочих и крестьян, да.
