Ворота так и стояли распахнутыми настежь. Я вывел машину, и закрыл жалобно скрипнувшие створки. Глянул на трубу, из которой не вился дымок. На замершие в безветрии сосны, на темные окна…
Сел и поехал домой.
Среда, 16 декабря. Утро
Щелково, проспект Козырева
Лиза Пухова успокоилась за пару дней — просто смирилась с еще одной потерей. Хотя, если честно, тогда, три недели назад, она горевала не о том даже, что снова осталась одна, а о самой возможности построить отношения с Литом.
Ничего особенного между ними не было. Ну, встречались. Ну, пару раз он ночевал у нее, а она — у него. Лишь однажды, правда.
Всё равно, Боуэрс в душе оставался американцем, со всеми штатовскими повадками и привычками. Разве это нормально — начав ухаживать за женщиной, брать тайм-аут и срываться в отпуск? А потом встречаться на работе — и делать предложение…
А ей-то как отказать? Пусть даже нелюбимому, непонятному человеку? Жизнь-то проходит! Молодость уже миновала…
Выглянув в окно аналитического отдела, Лиза дрогнула губами — этот застенчивый и робкий опер снова здесь, околачивается перед входом. А охрана не пускает на режимный объект…
Пухова отошла от окна, затем снова вернулась — и отшатнулась в смешном испуге. Векшин, чудилось ей, смотрел прямо на нее.
Медленно пройдясь к двери, словно сомневаясь, Лиза убыстрила шаги, и спустилась в фойе. Независимо миновала суровых стражей, громыхнув турникетом, и вышла на улицу.
Опер топтался в пальто, замотанный в шарф и напяливший лыжную шапочку, смотревшуюся нелепо и даже жалко.
«Неприкаянный…» — улыбнулась Пухова.
— Вы же совсем замерзли! — сказала она, кутаясь в шубку, наброшенную на плечи.
Векшин смущенно развел руками:
— Никак… не могу уйти, — сбивчиво заговорил он. — Я… Я хотел просто… Даже не встретиться с вами… Просто увидеться… Увидеть!
Лизина улыбка пригасла, но ямочки на щеках все еще продавливались. Из женских глаз медленно уходила настороженность.
— Как вас зовут, капитан Векшин? — негромко спросила Пухова.
— Г-гена… — растерялся оперативник. Покраснел, и быстро поправился: — Геннадий!
— Очень приятно, Гена, — мягко сказала Лиза, и лукаво улыбнулась: — А зачем вы хотели меня увидеть? Только честно!
Векшин побурел.
— Я… Я хотел спросить, — заговорил он, мучительно подбирая слова. — Могу ли я… Вообще, хоть когда-нибудь… Встретиться… с вами? Не случайно, и не по службе, а просто так?
Лизина улыбка приподняла холмики щек.
— Вы приглашаете меня на свидание? — спросила она, сама удивившись кокетливым ноткам в своем голосе.
— А… могу? — выдохнул Геннадий.
— Можете… — женский взгляд опустился долу и прянул вбок. — Мы с Литом не были близки, Гена, а то кольцо… Понимаете… Это девушки вольны отказывать тем, кто им не нравится, а в моем возрасте…
— У вас самый прекрасный возраст, Лиза! — прорвалось у Векшина. — И вы — самая прекрасная женщина… Я люблю вас!
Там же, позже
Пухова замедленно поднималась по лестнице, склонив голову к плечу — она как будто прислушивалась к далеким голосам, рассеянно и вчуже. Душа ее активно затаптывала ростки надежды, а те все равно проклевывались, радостно и упорно, назло всем страхам и томленьям.
На какой-то ступеньке Лиза уняла внутреннее сопротивление, испытав предчувствие счастья. Тихонько засмеявшись, женщина легко одолела пролет — и прыснула в ладонь.
Умеет же она задумываться! Да еще так глубоко — ноги завели ее мимо «родного» отдела, аж на четвертый этаж.
«Ничего, с влюбленными это бывает! — подумала Пухова. — Но я же не… Совсем не… Или не совсем?»
Она громко рассмеялась и, хихикая, прикрыла рот ладонями.
«Как девчонка, честное слово… — мелькнуло у нее. — Ну, так я же не мальчишка! Мальчишка ушел… Но обещал вернуться!»
Из приемной, ступая ломким шагом, вышла Алла Томилина. Ее красивые губы вздрагивали, а длинные ресницы вразлет то и дело смаргивали слезинки.
— Аллочка, что случилось? — обеспокоилась Лиза.
— А ты что, не знаешь? — заплаканные глаза негодующе распахнулись. — Они Мишу сняли!
— Мишу? — Пухова растерянно ловила обрывки смысла.
— Да, да! Нашего Мишу! Директора! Вот! — секретарша нервно сунула распечатку на гладкой бумаге.
А на ней, черным по белому — «ПРИКАЗ». Текст прыгал, но главное Пухова уяснила: «…назначить ВРИО НИИ Времени тов. ПАНКОВА Аркадия Ильича».
В какой-то момент Лиза испытала жестокую ярость, еле удержавшись, чтобы не ринуться в директорский кабинет… В Мишин кабинет, куда нежданно, негаданно вползло нечто склизкое и текучее, чужое, как ксеноморф!
Медленно выдохнув, Пухова обстоятельно разузнала у Аллы все подробности, и бросилась вниз, к своему отделу.
Она застала рабочее место пустым, зато из лаборатории локальных перемещений доносился целый хор голосов. Замерев на пороге, поставив ногу на высокий комингс, Лиза огляделась.
В лаборатории было людно. Коллектив набился между хронокамерами, и даже перевешивался через парапеты второго и третьего ярусов старого ускорителя. Слышались возгласы:
— Да морду набить ему, и всё!
— Ага! И сам же в милицию попадешь!
— Вот не верю я, что это Панков один затеял! Он, конечно, сволочь та еще, но руки у него коротки.
— Это кто-то из ЦК, зуб даю.
— Ха! Еще бы! Секретарь по науке — это же власть!
— Посадят сейчас на Мишино место какое-нибудь кувшинное рыло…
Лиза набрала полную грудь воздуха, и крикнула:
— Лю-юди-и!
От неожиданности коллектив затих, а Пухова, раскрасневшаяся в праведном гневе, воскликнула:
— Что, митинговать будем? Или действовать?
— А ты что предлагаешь? — прогудел Вайткус.
— Лично я увольняюсь! — резко ответила Лиза.
— О-о! — восхитилась Ядвига, задыхаясь от восторга. — А давайте… тоже! Напишем заявления об уходе… Все!
Секундное молчание взорвалось ликующим ревом.
— Молодец, Ядзя! — заорал Киврин. — Правильно! Где бумага? Пишем!
Обрадованная Пухова все же напомнила товарищам об утрате служебного жилья, но Алёхин лишь головой мотнул:
— Перебьемся!
Обездолив принтер на пачку бумаги, он раздал листы всем желающим, а желали все.
— Пиши: «ВРИО директора НИИВ товарищу Панкову…»
— Не, надо писать сокращенно не «тов.», а «тв.» — твари!
— Ой, сбил меня! Я так и написала — «тварищу»!
— Ха-ха-ха!
— «От начальника отдела…»
— Наташка, да я помню…
— Кто написал, сдаем!
— А кому сдавать?
— Лизаветке!
Четвертью часа позже Лиза поднялась наверх, гордо держа в руках ворох заявлений. Навстречу, переваливаясь по-утиному, шествовала Знаменская, в далеком прошлом ученая, а нынче техничка.
— Здравствуйте, теть Зин! — прозвенела Пухова.
— Здравствуй, Лизавета, — залучилась уборщица. — А чего это ты так сияешь?
— А увольняюсь я, теть Зин! Мы все уходим!
Зинаида Знаменская вылупила притухшие глаза, зависнув на пару секунд, и тут же подняла суету:
— Ой, подожди, подожди, Лизочка! И мою заяву тоже возьмешь, ладно? Я быстро!
— Ладно! Я в приемной буду.
— Ага, ага…
Пока Аллочка, мурлыча простенький мотивчик, накатала: «Прошу уволить меня по собственному желанию с 16.12.98…», Знаменская притащила сразу два заявления — от себя и от тети Вали, «вечной буфетчицы».
— Ну, всё, — выдохнула Пухова, — пошла!
Деликатно постучавшись, она вошла в знакомый кабинет. Панков, обложившись бумагами, что-то писал. Он даже головы не поднял, задав ненужный вопрос:
— Вы ко мне?
— Да, — твердо ответила Лиза, и положила перед ВРИО директора кипу заявлений.
Аркадий Ильич и виду не подал. Рассмотрев верхнее, от тети Вали, он начеркал в уголку начальственное: «В ОК. Уволить». И так на каждом прошении — стопка входящих таяла, стопка исходящих росла. Подписав последнее, Панков вернул Пуховой пачку подписанных заявлений.
