— Кто таков? — спросил я, сделав одновременно знак присутствующим, чтобы не мешались.
— Михаил Рожков я, государь, из тульских боярских детей, — прохрипел тот.
— Как здесь оказался?
— Известно как, в полон татары забрали.
— Давно?
— За три лета до того, как тебя на Соборе царем избрали. Послали нас тогда с князем Борисом Лыковым с поминкам к Джанибек-Гирею и Кантемиру-мурзе, чтобы они не нас воевали, а на поляков пошли.
— И чем дело кончилось?
— Известно чем, — скрипнул зубами пленник, — стрельцов и детей боярских, что посольство охраняли, посекли, подарки разграбили, а сами продолжили нашу землю зорить.
— А князь Борис Михайлович?
— Утек, собака! Бросил нас, а сам в бега, конь-то у него куда как хорош был. Не догнали ногаи.
— Ладно, то дела прошлые. Тут чем занимался?
— Чем придется, государь. В Туретчину меня не продали, сначала думали выкуп получить, потом вроде привыкли. Я лишний раз не бунтовал, работу справно делал. Язык их, опять же, выучил. Постепенно выбился в приказчики, или по-ихнему «боерык».
— И хорошо жил?
— Лучше чем иные пленники, — не стал отпираться Рожков. — Женился, дом завел. Хозяева даже склоняли веру их принять, обасурманиться, обещали тогда волю дать. Дескать, не годится по их закону единоверца в рабстве держать.
— Что ж не принял?
— Не смог через себя переступить. А когда казаки Азов взяли, татары совсем осерчали, смотреть стали подозрительно. А потом еще и сынишку моего Николку в Кафу продали, а жинка через то разума лишилась. Тут уж мне совсем невмоготу стало. Думал, руки на себя наложить, да услыхал, что твоя царская милость Крым воевать начал.
— Понятно. А сюда, зачем пришел?
— Отомстить хочу.
— И каким же образом?
— Тут недалече, имение родовое Ширинского бея, это вроде как князь удельный по-нашему. Богатства в них немалые скоплены, но самое главное, в них табуны самолучших коней, какие только на свете есть! И если их разорить, то, помяните мое слово, бей и вся его паскудная родня горькими слезами заплачут!
— Недалеко, говоришь?
— Верст пятнадцать от берега, где меня подобрали. Они, считай, на полпути до Кафы.
— Ты, верно, мил человек, нас хочешь под удар подвести? — нехорошо прищурился Михальский.
— Нет, боярин. Татары с суши удара не ждут. Караулы у них малые, да и те, что есть, ближе к берегу перевели. Опасаются налета казачьего. Оттого мне и убежать получилось, что охранять некому.
— И как же ты нас нашел? — продолжил расспрос Корнилий.
— Случайно. Я на Арабатскую стрелку подался, потому как в эту сторону искать не стали бы. Думал, найду лодку, али еще чего и доберусь до Керчи, а тут каторги ваши. Ну, я и принялся кричать.
— Все так и было, — кивнул в ответ на вопросительный взгляд Панин.
— А как понял, что галеры не турецкие? — не унимался бывший лисовчик.
— Так османы на своих стягах кресты не малюют, — пожал плечами Рожков.
— Больно гладко поет! — вынес вердикт мой телохранитель.
— Думаешь, подсыл?
— Кто его ведает, однако на дыбу вздернуть, чтобы правду спытать не помешало бы!
— Делайте со мной что хотите, — твердо заявил перебежчик, — только дозвольте прежде исповедоваться. Больно давно в церкви не был. Совсем обасурманился.
— Вот с попом погодить придется, он у нас в Керчи остался, — усмехнулся я. — Ты мне, раб божий, лучше вот что поведай. По твоим словам, выходит, что от берега до Кафы, всего ничего?
— Так и есть. Верст тридцать, может чуть более.
— А вот по карте сей выходит, будто все сто с гаком.
— Карты, государь, я читать не разумен, а только за слова свои отвечаю! Не един раз места эти проезжал, а бывало, что и ногами мерял.
— Кстати, Федор Семенович, — повернулся я к Панину, — а что, человек сей пешком был, или верхом?
— Одвуконь, — тут же ответил полковник. — И лошадки славные. Я их велел на галеры поднять, чтобы твоей царской милости ими поклониться. Ей богу, добрые кони!
— Ты что же, лучших скакунов у бея свел? — заинтересовался я.
— Семь бед — один ответ! — пожал плечами Рожков. — Зато никакая погоня не догнала бы.
— А что, думаешь, хватились тебя уже?
— Меня не знаю, а вот лошадей точно!
— Интересно, — задумался я.
— Ваше величество, я против! — решительно прошептал мне на ухо Михальский, правильно оценивший выражение на моем лице.
— Да ладно тебе, Корнилий! Прогуляемся чуток. Развеемся. Оставим тут пару галер, калмыков подождать, а сами сбегаем!
— А если это все-таки подсыл?
— Ты бы ради маскарада своих наилучших коней отдал?
— Я, нет! Но у меня нет таких табунов, как у крымцев. К тому же, может, эти лошади вовсе не так хороши, как говорит Панин?
Пока мы так шептались, Рожков неловко обернулся к Федору и с виноватым голосом, прохрипел, — прости, боярин, если что не так сказал.
— Я не боярин.
— Ага, государь тебя с вичем зовет, но не боярин! — недоверчиво покачал головой перебежчик, но возражать более не стал.
В общем, не прошло и получаса, как моя флотилия разделилась. Большая часть во главе со «Святой Еленой» пошла назад — сначала в Керчь, а потом и к Кафе, а меньшая из двух галер и десятка стругов осталась дожидаться подхода ойратов.
Высадка прошла спокойно, будто сошли на берег где-нибудь под Воронежем, а не в глубоком вражьем тылу. Шлюпки и струги один за другим тыкались в песок пляжа и из них тут же выскакивали вооруженные до зубов казаки со стрельцами, и тут же сбившись в ватаги, начинали движение. Провиант с собой не брали, будет удача — разживемся на месте, а не будет, так и не понадобится. Я тоже не утерпел и спрыгнул в шлюпку, едва успев наказать Петерсону, чтобы следил за царевичем, и в случае чего не задерживаясь, доставил его в Азов.
Чтобы не терять времени, я распорядился оставить приведенных Рожковым коней на галере. Панин, молча выслушав мой приказ, лишь упрямо мотнул головой и куда-то исчез. А через пару минут я увидел почти цирковой номер в его исполнении. Молодой дворянин, показав себя искусным наездником, сумел прямо с борта заставить одного коней спрыгнуть в воду и затем выплыл, держась за его гриву, на берег.
— Вот, государь, негоже царю ноги бить.
— Экий ты упрямец, Федор Семенович, но нечего сказать, молодец, — не смог не похвалить ослушника за удаль.
Шагали бодро, так что до имения бея или как там оно называется, добрались уже за полночь. Если основное войско шло обычным маршем, то передовые отряды казаков и охотников Панина, ведомые Рожковым, заметно их опередили. Понятно я увязался с ними, оставив командование на фон Гершова.
— Собак в имении много? — деловито поинтересовался у проводника Федор.
— Я первым пойду, — отозвался тот. — Они меня знают, брехать не станут.
— Добро коли так.
Подобравшись как можно ближе поместью, мы молча обошли усадьбу со всех сторон, окружили и начали медленно сжимать кольцо. Рожков, как и обещался, перемахнул через невысокий забор первым и как будто растворился в темноте. В этом, кстати, главная трудность ночного боя. Мало того, что местность незнакомая, еще и ни черта не видно. Правда, я на такой случай распорядился приготовить факелы, но, к счастью, они не понадобились.
Подувший с моря свежий ветерок начал разгонять облака и в прорывав между ними показался месяц, осветивший своим неверным светом окрестности и готовых к бою казаков с охотниками.
— Вот оно волчье солнышко, — осклабился кто-то из Панинских ратников, страшно блеснув белками глаз. — Вовремя взошло!
— Что? — переспросил не расслышав я.
— Известное дело, — охотно пояснил солдат, явно бывший прежде разбойником. — Когда подбираешься, так оно и не нужно вовсе. А как до дела дошло, так очень кстати!
— Ну-ну, — ухмыльнулся я, припомнив точно такую же ночь, когда я с только что нанятыми на службу русскими каторжниками крался к датским палаткам.
Впоследствии это назвали Кальмарской резней, а ко мне среди европейской аристократии навсегда прилипла репутация злодея и головореза. Видимо что-то в моем лице в этот момент переменилось и словоохотливый охотник поспешил заткнуться.
