на мне, — вдохновленно сообщил я князю.
Тот подозрительно осмотрел меня. А я расстегнул молнию на одном ботинке, снял его и показал подступившим зрителям, несколько раз вжикнув туда-сюда.
— Вот, застежка, именуемая «молнией». Сама молния пластиковая, а «собачка» — вот эта штучка, служащая для соединения застежки — металлическая. Вряд ли во всем мире вы найдете мастеров, способных сделать такое, — с удовлетворением отметив открытые рты слушателей, продолжил: — Обратите внимание на подошву. Кто-нибудь сможет сказать, из какого материала она сделана?
— Из какого же? — спросил Петр Александрович, забирая из моих рук ботинок и с интересом ковыряя ногтем синтетический каучук подошвы.
— Не могу сказать, — в очередной раз я развел руками. — Сие знание сгинуло в провале моей памяти. Но уверен, что подобного материала вы не найдете нигде в мире.
Хотелось еще показать металлическую молнию на ширинке джинсов, но никак не мог придумать, как покорректнее это сделать. Однако следующее заявление князя заставило меня забыть о ширинке и подумать о собственном здоровье.
— Может, все-таки дыба поможет возродить твою память, Дмитрий? Ты даже не представляешь, скольким несчастным сей способ помог.
— Воля ваша, Петр Александрович, — проговорил, внутренне холодея, но стараясь сохранять внешнее спокойствие. — Однако я уверен в безрезультатности этого метода, ибо никакими пытками не вытянуть из человека того, что он не знает. А вот ложную информацию получить можно.
— Какую такую ложную информацию?
— А такую, когда сломленный пытками человек начинает соглашаться на все, и говорить все, что на ум взбредет, лишь бы его больше не пытали. Много ли пользы будет от такой информации? — озадачил я князя вопросом и тут же продолжил: — Зато от здорового от меня может быть гораздо больше пользы, благодаря сохранившемся обрывкам знаний и прогрессорскому складу моего ума.
Светлейший князь задумчиво смотрел на меня, теребя в руках ботинок. Несколько раз вжикнул молнией, удивленно хмыкнул, зачем-то понюхал внутренности обувки и, сморщив нос, отбросил его к моим ногам. А чего он хотел? Я же почти сутки не разувался.
— Чую я, плут ты, Дмитрий. Однако чем-то приглянулся ты мне. Потому, ежели все равно идти тебе некуда, будешь пока при мне, а там посмотрим. Алексашка, вели завтрак подавать!
После обильного завтрака, на котором даже не пригубил вина, я вышел вслед за всеми во двор. Судя по тому, что уже совсем рассвело, времени было примерно около восьми часов утра. С удивлением увидел стоявшею посреди двора высокую карету. На дверях кареты нарисован золоченый герб — Никогда ранее такого не видел. В обрамлении из дубовых листьев стоит медведь. На его спине сидят два орла: один смотрит в одну сторону, другой — в противоположную. Над грозной троицей парит золотая корона.
— Это чья ж такая карета? — вырвалось у меня вслух.
— Чей же ей быть, ежели не Светлейшего Князя? — удивился очевидной глупости Федор.
Мой взгляд переместился на стоявшие рядом с каретой сани, в которых я вчера ехал вместе с Петром Александровичем, посмотрел на князя. Тот, заметив, расхохотался.
— Отчего ж я в этот гроб с окошком полезу, когда на улице благодать такая? — вопросом ответил он на мое недоумение.
За распахнутыми воротами было видно множество груженых саней, меж которыми сновали солдаты.
К моей радости, Петр Александрович распорядился нам с Алексашкой ехать в санях, а сам, мотивируя тем, что ночью воры не дали ему выспаться, скрылся в карете.
Алексашка сел на место кучера, я пристроился рядом. Теперь-то я расспрошу его подробнее о реалиях сего времени.
Мы выехали первыми. За нами шесть лошадей, запряженные попарно, легко тащили массивную карету. Следом тронулся обоз. Среди саней попадались крытые. Вероятно, боярские. А может, с каким ценным грузом. Но карет я больше не заметил.
Оглянулся на двор, из которого выехали. Довольно высокий частокол скрыл от глаз внутренние постройки. Виден был только второй этаж здания, в котором провели ночь. Издали у него довольно мрачный вид — посеревшие от времени бревна венцов, маленькие мутные окошки. Чуть правее, на холме раскинула дворы небольшая деревенька не более чем в десяток домов. И полное отсутствие каких-либо признаков цивилизации — ни столбов с проводами, ни антенн на крышах. А крыши-то соломенные. Только крыша в постоялом дворе крыта то ли какими-то досочками, то ли серой черепицей — с такого расстояния уже было не разобрать.
И так, с чего бы мне начать расспрашивать Алексашку? Надо бы еще определиться, как мне к нему обращаться. Запросто, как к равному? Или снисходительно, как, хоть и к чужому, но к слуге? А для этого необходимо сперва определиться со своим статусом. М-да, задачка, однако.
В конце концов, решил пока держаться с денщиком князя нейтрально и начал беседу.
— Александр, ты, надеюсь, не забыл о своем обещании просветить меня насчет реалий сего бренного мира?
Тот явно был глубоко погружен в свои мысли, потому некоторое время тупо смотрел на меня, не понимая, что от него требуется.
— Ты же знаешь теперь, что вся моя жизнь прошла за монастырскими стенами, — напомнил я свою историю.
— Ну? — кивнув, поднял брови Алексашка, все еще не понимая, что я от него хочу.
— Ну и в итоге я абсолютно ничего не знаю о мирской жизни. Понимаешь? Аб-со-лют-но.
— Ну, дык понимаю. Чего ж я, — Алексашка взмахнул вожжами так, что те хлестнули по бокам лошадей. Сани ускорили ход. — Чему ж я-то тебя, Дмитрий, научить-то могу?
— Просто расскажи о том, что я спрошу. Вот, например, какой нынче год на дворе?
— Да што ж вас там, в монастыре этом странном, вообще в неведении обо всем держали?
— Иноки храма науки часов не наблюдают, времени не знают, ибо живут вне времени, отдавая всего себя служению храму и преумножая познания своими трудами, — оттарабанил я взбредшую в голову белиберду, словно заученную заповедь. И уже нормальным голосом повторил вопрос: — Дак какой-год-то?
— Семь тысяч двести седьмой год ныне, Дмитрий, — наконец просветил меня Алексашка, продолжая качать головой, выражая удивление такой моей неосведомленности.
Услышав названную цифру, слегка растерялся. Это что за год такой? Я куда попал? В будущее что ли?
— От Рождества Христова? — попытался уточнить конкретнее.
— Чего это вдруг? — удивился собеседник. — Мы ж не Европы какие-нибудь. От Сотворения Мира знамо.
— Ясно, — вздохнул я облегченно. Как это я сам не сообразил, что это то еще старое летоисчисление, кажется, византийское. Жаль не знаю, сколько лет разницы между этими летоисчислениями. Тысяч пять или шесть… Та-ак, новое летоисчисление на Руси ввел Петр Первый. Значит его еще
