Но это дело уже десятое. А пока я должен прогнать Коле-Сапогу такое фуфло, которое очень похоже на их реальные криминальные подвиги, чтобы у парня даже тени сомнения не возникло, что я о чем-то не знаю. Ну, раз-два-три, поехали. Пальцы скручивают ворот кофты Сапога, костяшки упираются в судорожно дрожащую шею парня. Стоим лицо в лицо, я делаю самую страшную рожу, нарушая его личное пространство.
– Мужика помнишь, когда его сзади, у ворот гаража забили? А он вас помнит. А возле Дворца культуры дорожников бумажник кто у мужчины забрал? Он вас, уродов, тоже опознает. Пацана за консерваторией напомнить, как вы над ним глумились, или через боль будем вспоминать?
Какой-нибудь пацан на счету у шайки гопников все равно был, это сто процентов. После пацанов, когда все грабежи проходят безнаказанно, и хочется не рубли сшибать со сверстников, а за раз брать уже более серьезные суммы, приходит время валить пьяных мужиков. Ну а когда банда без последствий ограбит нескольких пьяных, парни считают, что им под силу грабить уже трезвых мужчин – и все идет по нарастающей. А где у нас на районе «ботана» можно встретить – ну конечно, возле консерватории. Николай вздрогнул, зрачки метнулись вбок, бинго! Давим дальше. Рот мелкого жулика округляется, формируя возмущенный вопль о его невиновности, но движением кулака я скручиваю ворот сильней, и Николай мгновенно скисает:
– А вы откуда знаете?
– Коля, ну ты тупой. Кого ты сегодня из ваших пацанов не видел?
В глазах парня я вижу понимание. Клише, созданное Голливудщиной, услужливо рисует в его мозгу картинку, как Рыжий, прикованный к больничной кровати стальными браслетами, хныкая и давясь сукровицей из сломанного носа, взахлеб облегчает душу двум суровым фэбээровцам, ой, извините, операм.
– Рыжий, сука… – сколько боли в этом стоне человека, потерявшего веру в воровской ход и пацанское братство.
– А ты что думал? Когда реальный срок корячится, все очки начинают зарабатывать, чтобы условный срок получить. Теперь каждый из вас за себя. Ладно, вернемся к нашему с тобой делу. Я сейчас отойду отлить, ты здесь посиди пять минут, вернусь, продолжим нашу беседу. Не вздумай пытаться бежать, тогда тебе конец придет.
Прихватив Николаю руки мотком эластичного бинта к распорке крыши, я, закрыв гараж на амбарный замок, почти бегом бросился к райотделу, где на крыльце уже метался мой встревоженный напарник. Я быстро отметился у командира, сказал Диме, что его помощь мне не нужна, и бегом, обратно в гараж. Откинув дужку замка, стал осторожно открывать ворота, имея опасение, что Николай уже развязался. Я осторожно приоткрыл створку ворот и заглянул – Николай стоял в той же позе, в которой я его оставил, мне кажется, что единственной его мыслью было – почему так бесконечно тянутся эти пять минут.
– Почему мы не в отделе разговариваем, а здесь, дядя Паша?
– Это, Коля, мое задание, чтобы в уголовный розыск перевестись…
– Что-то, дядя Паша, херня какая-то творится…
Блин, ну как знал, нельзя было жулика оставлять наедине со своими мыслями, ни к чему хорошему это не приведет.
– Ты знаешь, достал ты уже меня. Я сейчас тебя покрепче привяжу, кляп в рот засуну, и сиди ты тут, пока не надоест, а я пойду. Завтра с утра кого-нибудь из вашей шоблы отловлю и буду его крутить, а ты будешь здесь сидеть. И получится, что ваши все показания дадут, покаются, а ты, единственный, где-то бегаешь. И уже никто тебя слушать не будет, что ты где-то взаперти сидел, никто тебе не поверит. Когда тебя поймают, то как несознательного бегуна в следственный изолятор отправят, месяцев на шесть, до суда гнить, а остальные будут под подпиской, к следователю на допросы из дома являться. И ни одна падла из твоей кодлы тебя на СИЗО не подогреет, все свои дела будут решать. А я тебе сейчас даю уникальный шанс, вторым после Рыжего, с явкой с повинной, в отдел явиться, а ты не ценишь. Вот скажи, Коля, вас сколько было?
– Пяте…
– Да пошел ты на хрен, мальчик Коля! С тобой серьезные вещи решаешь, судьбу твою на годы вперед, а ты меня за дебила держишь? Ты считаешь, что я до десяти считать не умею? Все, я пошел, а ты не скучай! Только привяжу тебя покрепче и рот замотаю…
– Не надо никуда уходить, дядя Паша, я здесь дальше не выдержу. Говорите, что от меня надо.
– Пиши. – Я протянул юному грабителю несколько бланков протоколов явки с повинной: – Я, Сапожников Николай Александрович, добровольно заявляю, что в феврале 1988 года в компании…
В четыре часа утра я пинками в дверь разбудил вахтера находившейся поблизости автошколы ДОСААФ, за пять минут закошмарил его ответственностью за отказ в содействии органам милиции в моем лице в раскрытии опасных преступлений, добился полного содействия со стороны деда-ветерана. Поэтому последние два протокола явки с повинной мы с Николаем оформляли, сидя в теплой дежурке, в ожидании прибытия дежурного «бобика». Сторож – седой дедок, с двумя рядами орденских колодок, наблюдая за моими процессуальными действиями, проникся искренним уважением к работающей даже глубокой ночью милиции, даже предложил сто грамм уставшему товарищу милиционеру.
В отделе, на мое счастье, за пультом бодрствовал самый молодой из помощников дежурного. Матерый майор – дежурный, спал беспокойным сном в комнате отдыха, не зная, какую бяку принес я в его дом. Правда, помощник стал отказываться регистрировать явки в журнале учета, твердо отстаивая свою незаконную, но понятную мне позицию.
– Ты че уперся?
– Да ты охренел, тут мне до утра писать!
– Зачем тебе все писать? Заполни одну, а остальные восемь пиши прочерками, только номера меняй, содержание явок-то одно и то же – гражданин Сапожников заявил о совершении им преступления в составе группы неустановленных лиц.
– А, точно! А я тут, дебил, по три часа всякую хрень пишу, когда можно проще…
На мое счастье, помощник управился в тринадцать минут. Я препроводил Колю в камеру, пожелал ему удачи и сладких снов, а сам отправился домой спать. Устал я очень сильно.
Глава тринадцатая. Разобщение преступной группы
Май одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года
«Статья 176. Привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности.
Привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности лицом, производящим дознание, следователем или прокурором, – наказывается лишением свободы на срок до трех лет.
Те же действия, соединенные с обвинением в особо опасном государственном или ином тяжком преступлении либо с искусственным созданием доказательств обвинения, – наказываются лишением свободы на срок от трех до десяти лет».
Из Уголовного кодекса РСФСР от 1960 года
В десять часов утра я проснулся под грохот ударов в дверь моей квартиры и возмущенные вопли соседки. Накинув футболку и семейные трусы, я пошел открывать запоры, предварительно прихватив на кухне металлический молоток для отбивания мяса. Варианты общения с соседкой теперь сводились к двум направлениям – интеллигентно обматерить сумасшедшую пенсионерку или отбиваться молотком, если она опять заготовила для меня свой ржавый топор. Но за дверью стоял мой взводный, которого и материла моя соседка:
– Один всю ночь топает под дверью, только мы с Никочкой уснули, второй приперся с утра пораньше! Чтоб вы сдохли оба, окаянные.
Морщась от визгливых криков мегеры, Алексей Алексеевич все-таки перекричал старушку:
– Собирайся, тебя начальник отдела требует! Я внизу, в машине, давай быстрее.
Через полчаса, умытый и побритый, благоухающий лосьоном «Огуречный», я входил в кабинет начальника РОВД. Следующие сорок минут я, сжав ягодицы в строевой стойке, слушал вопли начальника уголовного розыска, сорокалетнего майора, чьи черные усы от гнева встопорщились вверх, а по багровой лысине текли струйки пота. Доводы начальника сыска в основном сводились к тому, что я тупой молокосос, который, насмотревшись телевизора, решил поиграть в детектива. Когда майор выдохся, я повернулся к начальнику РОВД:
