— К вам ваш брат, сеньор Витале, — обратился ко мне военачальник.
— Зовите, — кивнул я, доставая из сундука вино, наливая его в два стакана, и кладя на стол, раскрытый кошелёк с золотом. Как правильно разговаривать с братом, я узнал ещё в прошлый раз. Не ошибся и в этот раз. Разговор о наших делах начался уже после второго стакана. Ренье рассказал, что видел Ирину, которая со своим поляком ищет способы покинуть город, так что он решил ускорить мой план и договорился с нужными людьми свершить его, предоставив им арбалеты, которые получил от меня. Заплатил он вперёд только треть, так что ближайшее время нам стоило ждать новостей.
Похвалив его за расторопность и быстроту, я стал расспрашивать про Ирину, дом, где она живёт и обсуждать, как Ренье будет её спасать и куда потом вести. Молодой человек, заливая в себя вино стакан за стаканом, с большим удовольствием разговаривал о том, что интересовало лично его и в этом я его только поддерживал. Каким бы компетентным специалистом ни был человек, он всегда был и остаётся эгоистом, когда дело касается его интересов и судьбы. Узнав у любого его слабость, можно используя её достичь много, пока вам было по пути с человеком, для её осуществления. Я это прекрасно понимал и поддерживал интерес брата к его делу, больше, чем к своему, сдабривая всё это вином и деньгами. Против такой сдвоенной атаки, любые запреты отца по отношению ко мне просто пасовали.
К моему удивлению, ещё одним положительным плюсом посиделок и хороших отношений с Ренье стало то, что, расчувствовавшись, он пообещал отдать мне копии документов по мастеровым людям Константинополя, а также всем святым артефактам, что он собирал в Константинополе по просьбе Энрико, последние два года.
Отец, который отказался мне отдавать эти списки, объясняя это тем, что пока рано говорить о трофеях, пока не захвачен город, даже не узнал о том, что Ренье в обход его запрета, отдал мне сохранённые на всякий случай копии документов, имеющие для меня огромную важность. Заполучив их, я тут же смог совместно со своими командирами на нарисованной карте города отметить все нужные ключевые точки, деля армию на три больших потока, которые пройдутся по всем им при захвате города. Каждому предстояло выполнить свою роль. Эта активность не ускользнула от опытных взглядов лидеров Крестового похода, но не понимая причин, они поинтересовались об этом лишь у меня. Пришлось успокоить их, сказав, что просто по особому тренирую своё войско.
Глава 9
10 февраля 1204 года от Р.Х., Пера, окрестности Константинополя
Ренье, появившийся вечером, рядом с моим шатром, тихо сказал, что завтра всё свершится. Узнав такие важные вещи, я направился в шатёр лидеров похода, в котором меня уже не сильно были рады видеть, и напросился на завтрашние переговоры, поскольку сон мне приснился нехороший. Отец покосился на меня, но отказывать не стал, Бонифаций, также не захотел со мной связываться. Как говорится, им было проще дать, чем объяснить, что голова болит.
Утром, позавтракав и надев лучший костюм, полностью пренебрегая защитой, чтобы потом, после случившегося, меня ни в чём не обвинили, я отправился к шатру главных в походе, сразу понимая, что зря торопился, поскольку там ещё только начали собираться. Поздоровавшись с рыцарями, которые более лояльно ко мне относились, чем те, кто принимал решения о дележе шкуры неубитого медведя, я дождался с ними, пока отряд послов не будет полностью готов к выезду. Присоединившись к ним, я молча поехал рядом с отцом. Давление других аристократов, боявшихся осуществления моей угрозы в одиночку взять город, сильно на него влияло. Он старался этого мне не показывать, но и без слов было видно, как он старается всё меньше посвящать меня в происходящее на совещаниях. Энрико всегда был политиком, так что и здесь, нежелание ссориться с крестоносцами и венецианцами, оказалось сильнее родственных уз, но я его не винил в этом, поскольку сам на его месте, наверно действовал ровно так же. Ведь без крестоносцев, единоличный захват города венецианцами выглядел бы просто кощунством, и это точно вызвало бы всеобщее негодование. Так что он хоть и не объяснял мне этого, но старательно лавировал между людьми со всех уголков Европы и собственным сыном, который вдруг оказался силой, с которой всем стоило считаться.
Встретившиеся две группы всадников прямо на конях, не слезая, обменялись сначала краткими приветствиями, затем лениво стали переговариваться, поскольку практически каждодневное подобное мероприятие стало всех откровенно утомлять. Обе стороны понимали, что скорее всего это всё бесполезно, выдвигаемые условия не устраивали ни одну из сторон.
Внезапно, Бонифаций Монферратский вскрикнул от боли, а рядом со мной повалились на землю другие рыцари. Всё что я успел, это активировать защиту браслетов и бросившись наперерез лошади отца, прикрыть его своим телом. Два арбалетных болта больно ударили по спине, а когда я, схватившись за поводья его лошади, дёрнул её влево, он понял сам, что на делегацию, прибывшую под белым флагом напали, и крикнув боевой клич, он стал отводить уцелевших рыцарей за собой. Я же, не обращая на ударяющие по телу снаряды, вытащил из-под обстрела второго важного человека лагеря крестоносцев, затем прикрывая его своим телом, положил впереди себя на лошадь, и с трудом направил вперёд скакуна, который всё время храпел и пытался встать на дыбы, от болта, попавшего ему в бедро.
Ошеломлённые и ничего не понимающие люди с другой стороны, замерли на месте, затем бросились обратно под защиту ворот, но в них никто не стрелял и с их стороны не погибло ни одного человека. Стоило мне въехать в лагерь, ставший в мгновение словно бурлящий улей, слыханное ли дело, что на парламентёров так подло напали! Это было по-настоящему бесчестным делом и пока я, перегружал безвольное тело Бонифация в руки его вассалов, слышал, как всё чаще раздаются гневные призывы покарать бесчестных предателей. Рыцарство потеряло в этот день десяток знатных людей, а находившийся в яростной горячке маркграф, из тела которого достали два болта, ярился не меньше своих людей. Я же, делая вид, что не замечаю своей кровоточащей раны на голове, из-за которой волосы слиплись в один некрасивый ком, с благодарностью отклонял помощь оруженосцев и отправился в свой шатёр, успев обменяться с обеспокоенным Ренье лёгкой улыбкой. План сработал как нужно, отец не пострадал.
Уже к вечеру, несмотря ни на какие призывы Энрико одуматься и принять взвешенное решение, взбешённые подобным бесчестным поступком крестоносцы двинулись на штурм. Я был впереди, кричал громче всех, поддерживал воинский дух, но мои войска и степняки, остались на своих местах. Отец оказался прав, эмоции были плохим помощником в штурме и уже через час, войско крестоносцев умывшись кровью и потеряв больше двух сотен рыцарей, откатилось обратно в лагерь. Настроение у всех резко упало. У всех, кроме конечно меня, вернувшегося в свой шатёр и перебинтовав голову, так чтобы повязка время от времени напитывалась кровью, но ничего серьёзного мне от раны конечно не грозило благодаря симбионту.
***
Следующее утро было чудесным, снова только у одного меня. Хмурые рыцари, потерявшие множество товарищей, и хоронившие их, епископы и архиепископы, которые жаждали оказаться в городе, также немного пострадали во время вчерашнего штурма, поскольку все до единого были уверены, что возьмут тройной ряд стен с наскока. Следующей хорошей новостью стало сообщение от сеньора Бароцци, что Энрико и Бонифаций отказались ехать на новые переговоры, готовясь к повторному, уже более серьёзному штурму. И видимо, чтобы день стал совсем уже прекрасен, на это совещание позвали меня. Мне были откровенно не рады, даже отец хмуро со мной поздоровался, но показал тем не менее на место, за общим столом, а не в углу, как обычно бывало раньше.
