1 ВЧК (1917–1922).
2 ГПУ при НКВД РСФСР (1922–1923).
3 ОГПУ (1923–1934).
4 НКВД — НКГБ СССР (1934–1943).
5 НКГБ — МГБ СССР (1943–1953).
6 НКГБ — МГБ РСФСР (1941, 1943–1953).
7 КГБ СССР (1954–1991).
8 КГБ РСФСР (1955–1965).
9 Воссоздание российских органов госбезопасности (май 1991).
10 Разделение КГБ и распад СССР (август 1991 — январь 1992).
Резкий рывок сорвал парня с нар. Поезд тормозил, потом послышались выстрелы. Кто-то из ЧОНовцев откатил дверь и морозное облако вкатилось в тепло вагона. Поезд окончательно остановился и из сосновой чащи появились кентавры.
Пар немного спал, кентавры оборотились бородатыми мужиками на низкорослых лошадках. Началась перестрелка. Павел тоже достал наган и быстренько скатился под вагон, приглашающе махнув ЧОНовцам. Этим действием он:
— обеспечивал относительную безопасность родне;
— снижал обзор для стрельбы нападавшим на лошадях;
— увеличивал возможность прицельной стрельбы.
Началась перестрелка. Парень удобно устроился около колеса вагона и частично за ним прятался. Он не собирался просрать вторую жизнь в обычной схватке с бандитами. Да и поражающее действие нагана нельзя было сопоставить с винтовками взрослых бойцов.
Время замедлилось, как этого всегда бывает в бою.
Павлу удалось подранить одного из нападавших: тот свесился с седла и лошадь унесла его в лес.
Когда на смерть идут, — поют,
А перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
Час ожидания атаки [17].
Потом всхлипнул боец справа. Пуля из бандитского обреза разворотила ему плечо, вбив в рану остатки шинельного сукна.
Павел быстро перехватил у раненого трехлинейку и снял еще одного «кентавра».
Передернул затвор, но в магазине больше не было зарядов. Потянулся к соседу — снять у него с пояса патронташ. Что-то жесткое сорвало с него шапку, темнота нахлынула неотвратимо.
И в этой пронзительной темноте и пустоте некто проговорил жестяным голосом:
«Вот же не везет пацану! Скольких он ссадил — двух. Боец малой, боец. Ты, мать, не реви — это просто контузия небольшая, видишь, шапка смягчила удар, а пули у бандюган свинцовые, мягкие. Гладкоствол скорости им не дает. А у нашей „Мосинки“ оболочка пули из стали, дубовую доску в три пальца прошивает на раз».
Шереметьев в теле Морозова заставил себя приоткрыть глаза. Голова болела, будто в неё налили жидкий чугун из вагранки. Перед ним стоял человек в кожанке с деревянной кобурой на ремне через плечо — явный комиссар.
— Вот, уже и очнулся, — сказал этот человек. — Ну-ка выпей, сынок.
Он поднес к губам полулежащего Павла алюминиевую фляжку. Павел сделал пару глотков. Закашлялся. Ему подсунули под нос кружку с водой, запить. Спирт прокатился по гортани и спокойствие вернулось к взбудораженному организму попаданца. Он вспомнил где он и кто он, резко придавил желание заговорить, откинулся на что-то мягкое под головой, закрыл глаза.
Жестяной голос проговорил в наступившей темноте:
«Вот, поспит и все хорошо будет. Молодой ишшо, что ему пулей по башке через овчинную шапку».
Более менее отошел Морозов после щелчка свинцовой пулей по башке уже в Москве. Комиссар, отвечавший за их доставку, позвонил Крупской и вскоре на вокзале появилась Дридзо. На прощание комиссар, чье имя не сохранилось для истории, надел парню на плечо свой маузер в деревянной кобуре и написал Мандат на ношение этого оружия, указав его номер.
— Мальчик — герой! — пояснил он Вере Дридзо. — Убил двух бандитов, был контужен. — И добавил, обращаясь уже к Павлу:
— Наган мне отдай, хватит тебе маузера!
К восхищению семейству Морозовых, которая сбилась вокруг мамаши, как цыплятки и заворожено смотрело по сторонам города, в гостиницу их повезли на здоровенном автомобиле (надо же, определил Шереметьев, Седан Паккард 900, реликвия), управлял которым боец в гимнастерке и с большими желтыми крагами на руках. Подвезли их к шикарном, в завитушках и с огромными окнами на первом этаже пятиэтажному зданию. И сказали, что они будут тут жить. Самое большое здание, которое видела Татьяна, — управа в Тавде в два этажа. Но долго стоять перед гостиницей им не позволили — повели внутрь в позолоту и бархат, подняли по устланной ковровой дорожкой лестнице и ввели в специальный люкс из нескольких комнат.
Пик восторгов произошел, когда детям показали комнату с медными кранами и фаянсовой лоханью на львиных ножках и из этих кранов сама собой текла горячая и холодная вода. А еще было электрическое освещение. И совсем добило бедную Татьяну то, что срать надо прямо в помещение в белую вазу в отдельной комнате.
Павел в восторгах семьи участвовал мало, вяло присел на кушетку и написал в блокнотике для секретаря Крупской, что у него контузия и он плохо себя чувствует. «Изавени башка балит отчень я посежу тут».
Вера Соломоновна тут же из номера сделала звонок Крупской и та организовала доктора. Павла осмотрели, помяли его шрамы и шишки, дали выпить опиумной настойки и уложили спать под атласное одеяло на белые простыни.
А Вера, решив семью (во избежание) в ресторан не водить, заказала простой пищи прямо в номер на всю ораву. Ленивые щи в большом суповнике, котлету с гречневой кашей на отдельных тарелках и большие кружки с компотом привезли на двух тележках. А Дридзо вышла из отеля, села в свою черную машину и уехала в кремлевскую квартиру Надежды Константиновны.
Овдовев, Крупская продолжала жить в казенной квартире в Кремле. В Горках обосновался брат Владимира Ильича, Дмитрий, которого не решились выселить.
Из близких у Крупской в 1930-е годы остались только сестра и брат Ленина — Мария и Дмитрий Ульяновы. Однажды она пожаловалась своей знакомой, сотруднице «Учительской газеты»:
Всё хорошо, дело идёт на лад, социализм будет построен, и люди растут прекрасные, а меня иногда берёт за сердце тоска: я знаю, что никто не позвонит мне на работу и не скажет: «Надюша, приезжай домой, я без тебя не сяду обедать».
Образ Крупской был бы не полон без еще одного факта. Вместе с братом Ленина, наркомом здравоохранения Дмитрием Ильичем Ульяновым, она провела грандиозную кампанию по введению в СССР пустышек, чем спасла жизнь миллионам младенцев. До этого матери использовали мякиш хлеба, в котором могла оказаться спорынья — грибок, вызывающий тяжелое отравление. Другой факт по части заботы о подрастающем поколении: именно по распоряжению Крупской Маяковский написал плакат «Женщина, мой грудь перед кормлением».
Глава 13
Вся новейшая историография, которая отводила Сталину место рядом с Лениным, не могла не казаться ей отвратительной и оскорбительной. Сталин боялся Крупской, как он боялся Горького. Крупская была окружена кольцом ГПУ. Старые друзья исчезали один за другим: кто медлил умирать, того открыто или тайком убивали. Каждый ее шаг проходил под контролем. Ее статьи печатались только после долгих, мучительных и унизительных переговоров между цензурой и автором. Ей навязывали поправки, которые нужны были для возвеличения Сталина или реабилитации ГПУ.
Лев Троцкий
— Ты знаешь, — рассказала Надежда Константиновна мне неожиданно, — Когда мы жили с Владимиром Лениным там, где сейчас вы с мамой живете, там жили и Сталин с Молотовым. Они, как и мы с Володечкой, тоже запросто ходили без сопровождения от Кремля к Тверской. Однажды нищий попросил у них копеечку. Молотов не дал и схлопотал: «Ах вы, буржуи, жалко вам рабочему человеку». А Сталин протянул десять рублей — и услышал другую речь: «Ах, буржуи, мало вас не добили». После чего Иосиф Виссарионович глубокомысленно изрек: «Нашему человеку надо знать, сколько дать: много дашь — плохо, мало дать — тоже плохо».
