Недалеко от нас оказалось место расположения двадцатой общины Красного Креста. В ней полно смазливых женщин, которые непонятно зачем сюда прибыли. Им бы раненым и больным помогать, а они тут, в тылу отираются. Разряженные, надушенные, кокетливо одетые в костюмы сестер милосердия…
Их уполномоченный Красного Креста по фамилии Данич часто праздники устраивает и приглашает на них офицеров из штаба дивизии. Хлебосольно угощает начальство, кормит и поит до отвала. Как и войны нет.
Его приглашение охотно принимают, развлекаются, не хочется даже уточнять чем занимаются.
Особенно близко Данич сошёлся с начальником штаба дивизии. Офицеры из полков жалуются, что с них он требует отзывы, что община эта от зари до зари работает не покладая рук под огнём неприятеля, не щадя свои жизни помогает раненым.
Самого Данича начальник штаба настоятельно рекомендует представлять к наградам.
Суки…
Что придумали устраивать…
Это я про этих куколок-сестричек. В брошенных окопах они фотографируются, изображая картины помощи раненым воинам. Перевязывают их, чуть ли не на себе из-под огня неприятеля выносят…
Потом эти фотографии можно увидеть в московских и петербургских журналах с соответствующими подписями. Что происходит это на самых что ни на есть передовых позициях под свист пуль.
Точно, суки…
За настоящих сестер милосердия мне очень обидно — не все ведь такие.
Вот, даже сама Императрица Александра, а также ее сестра — Великая княгиня Елизавета и дочери — Ольга и Татьяна, с начала войны стали работать в лазаретах. Не погнушались, а тут…
Ко мне тоже Данич подкатывал, но обломилось ему.
Солдатам в тылу нравится. Их помыли, переодели. Кормят горячим.
Положенный российскому воину рацион вроде и не плох, но он что-то у нас на передовой не очень соблюдался. То, одного нет, то — другого…
Тут, в тылу, питание наладилось. В девять утра солдаты получали сладкий чай и хлеб. Через пару часов у них начинался обед со щами и кашей. Ужинали около восемнадцати часов. Не разнообразно, но обильно.
Все по своим ротам здесь пищу принимают, артельно.
У солдат ещё и деньги имеются. Многие их и проедают. Покупают разрешенное у местного населения.
Да, каждый день ещё всем выдаются винные порции. По медицинским показаниям. Это уже я для полка расстарался. Не думал, что получится, но на фоне нашего карантина — прокатило.
Так-то тут особо служивых алкоголем сейчас не балуют. Винная порция выдаётся не часто, а именно — в первый день Святой Пасхи, в первый день Рождества Христова, в день тезоименитств Государя, Государыни, Наследника Престола, дочерей Государя, шефа полка, в день полкового праздника и в день ротного праздника.
Могли приказом командира части выдать вино в ненастную погоду или при тяжелом переходе. Ну, или как я тут провернул дело — по медицинским показаниям. По одной двухсотой части ведра на нос.
Пьяных не было. Получарка, это получается даже меньше семидесяти грамм, чуть больше шестидесяти, нашим солдатам — что слону дробина. Тем же французским военным сейчас ежедневно пол литра вина выдают, а если деньги есть — покупай его на свои сколько хочешь. Говорят, что к вечеру некоторые такие воины у них и лыка уже не вяжут.
Да, получарку тут ещё шкаликом называют.
Пополнили нам и НЗ — выдали консервы и мешочки с галетами. Здешние галеты из белой муки мне нравятся, консервы — тоже. Для нужд армии тут производят сейчас несколько их разновидностей в жестянках цилиндрической формы — «жареная говядина», «рагу из говядины», «щи с мясом», «горох с мясом»… Иногда бывают консервы и из осетрины. Причем, целым куском. Вот где, вкусно-то…
Дома консервы были гораздо хуже. Здесь для их изготовления берут только мясо высших сортов из задней части туши или лопатки. Мясо, до закладки в жестяные банки, предварительно жарят, а не сырым кладут, а потом уже вместе с банкой тушат. Считают, что так лучше.
Консервы эти, как правило, пять лет где-то на военном складе лежат. Потом, когда время приходит обновлять запасы, их в войска и отдают. Ничего за эти пять лет с консервами не делается, вполне годны они все к употреблению.
Махорку выдали — по четыре золотника каждому на день, спички, книжки курительной бумаги. По семь книжек такой бумаги в месяц солдату положено. Кури — не хочу. Вот и курят все поголовно. Даже те, кто до армии не курил. Да, офицерам — папиросы дали. Мне — тоже.
Глава 26
Глава 26 В сторону Перемышля
Ежедневно я, мои два зауряд-врача и фельдшеры выходим в роты.
Слава Богу, больше случаев сыпного тифа не выявляется. Карантин сняли, и в полк пошло пополнение.
Во времена отца нынешнего нашего императора Николая Александровича призывной возраст повысили до двадцати одного года, а сейчас, когда война началась, его пришлось снизить до девятнадцати лет.
Что дальше будет? Ещё снизят? Людские-то потери мы имеем сейчас не маленькие…
Нас возвращают на фронт. Солдаты погрустнели, не рады такому.
Погода наладилась, уже по-весеннему светит солнышко, небо стало выше. Это совсем не хорошо — новая беда у нас появилась. Аэропланы. Враг усердно рыщет на них по небу, осматривает землю.
До линии фронта ещё не добрались, а уже потери…
Аэропланы эти, когда мы их в первый раз заметили, сначала кружились далеко-далеко, едва видны были, и только гул моторов, как один из моих зауряд-врачей выразился, выдавал их непернатую породу. Даже интересно в бинокль было смотреть на эти красивые полёты, радоваться завоеванию воздуха человеческим гением. Это, до поры, до времени, пока аэропланы вели себя прилично, нам не мешали, вреда никакого не наносили.
Потом, довольно быстро, стало хуже. Аэропланы начали снижаться, уже не только землю они сверху стали обшаривать…
Пролетят туда-сюда над нашей колонной, примерятся и бомбу сбросят!
Козлины рогатые…
Первый раз бомба разорвалась в самой гуще нашей проходящей колонны. Хорошо, уже в обозе. Наверное, лётчик был не опытный. Метил в солдат, а попал в обоз. Наше счастье в этот день было, не его.
Двух лошадей убило, возницу ранило.
После обеда сразу два аэроплана прилетели. Совсем в наглую вниз спустились и начали бомбить. Наши уже тогда наготове были и стрелять стали. Отпугнули, хоть и не подбили, они аэропланы.
Когда уже на линию окопов вышли, аэропланы нам гадить не перестали, но уже — по-иному. Не бомбами. Ракетами.
Подлетят, высмотрят, что у нас и как, а после этого пустит аэроплан сразу две-три ракеты. Несутся к земле яркие звёздочки, а за ними — дымный хвост. Если ветра нет, он долго висит и показывает место обстрела вражеским батареям.
Как пальчикам указано место тяжелым снарядам, куда им надлежит попасть. Туда и долбят.
Не любят наши солдаты аэропланы. Чем только можно пытаются сбить. Винтовочные, пулеметные залпы, шрапнели — всё используют.
Тут, правда один нюансик есть. Пули и осколки, наши, наши, а какие же, обратно с неба нам на голову и падают. Каски до сих пор в роты не прислали, хотя я не устаю командиру полка докладывать, что необходимы они, с ними потери будут гораздо меньше.
Мы не любим их аэропланы, немцы и австрийцы — наших «Муромцев». Они пострашнее немецких аэропланов будут.
Не успел наш полк даже окопы обжить, как покинуть их пришлось. Как гром среди ясного неба для всех нас это было. Сидели себе в Карпатах на хорошо укрепленных позициях, даже слухи какие-то пошли, что скоро вперед опять пойдём…
Был, правда, некоторый недостаток в боеприпасах, но противник нас сковырнуть с места не мог. Да, не сильно и пытался.
Вдруг! Приказ об отступлении!
Прямо темной, совершенно безлунной ночью мы спешно стали отходить, превосходные позиции бросать. Спешка, сутолока…
Даже для командира полка, как оказалось, это было неожиданностью. Про себя я уж и не говорю. Для моих заурядов — тоже. Однако, свернулись быстро, ничего полезного не бросили.
