— Кстати, я не представился, — сказал я. — Александр Сергеевич Данилов, учитель физкультуры в школе номер двадцать два.
— А я знаю, — откликнулся мой сотрапезник. — Вы каратист!
— Скорее — самбист, — поспешил я откреститься от своей славы. — Хочешь учиться в старой школе?
Перфильев-младший посмотрел на меня, как на фокусника, достающего из шляпы кролика.
— А разве — можно?
— Почему — нет.
— Я хотел, но бабушка ворчит, что мотаться туда сюда на автобусе, никаких денег не хватит, а у нее пенсия маленькая…
— Ты и не будешь мотаться, разве только для того, чтобы бабушку навестить.
— А жить где?
— Здесь. Это же и твоя квартира — тоже.
— Ну-у… я же вас стеснять буду… — все еще не веря своему счастью, проговорил он.
— Брось. Я холостяк. Мы поладим. А если еще будешь посуду мыть и убираться — то вообще супер.
— Я буду! — поспешил он меня заверить. — Я не белоручка… Мы когда с папой жили, я все по дому делал…
— Ну тогда — тем более.
— А можно я прямо сейчас пойду в школу?
— Вот сейчас и пойдем. Хочешь, будешь учиться в восьмом «Г»?.. Это… Ну в общем — мой класс…
— Ага! Там же Володька Борисов, Антоха Макаров, Толик Кривцов и другие пацаны!
— Точно! — подхватил я. — А знаешь, ведь Володька мой двоюродный брат…
— Знаю, — кивнул этот всезнайка. — Он мне говорил…
— Так ты, значит, видишься с одноклассниками?
— Ну-у… не часто, — проговорил он. — Хотел на каникулах, но они все уехали…
— Да, мы ездили в турпоездку.
Я поднялся. Севка — тоже. И тут же принялся убирать грязную посуду и мыть. Молоток! Я сходил в душ, потом переоделся. Мой новый ученик был уже готов. У него даже оказался с собой портфель. Похоже, он собирался в школу, а вместо этого сбежал в Литейск. Видать, допекли парня. Я тоже взял свою старую сумку, в которой носил тренировочный костюм. И мы потопали. Едва мы вошли в школьный вестибюль, как из раздевалки вынеслась толпа моих рыцарей. Окружили Перфильева, принялись хлопать по плечам, загалдели:
— Позырьте, пацаны! Севка явился не запылился!
— Севыч, ты надолго к нам?
— Давай, после уроков, мяч погоняем!
— Так, братва! — вмешался я. — Перфильев будет снова учиться у нас в школе. Более того — в нашем восьмом «Г».
Вот тут-то они обрадовались по-настоящему. Заорали, как резанные, и поволокли вновь обретенного дружка за собой. А я отправился прямиком к директору. И застал его еще в пальто. Похоже, он только что вошел в свой кабинет. Увидев меня, встревожился. Ну да, в общем зачем физруку с утра пораньше вваливаться к начальству? Только если какая-то беда стряслась. Ни о чем меня не спросив — видимо, для того, чтобы оттянуть неизбежное — Разуваев принялся выдергивать руку из рукава, но та застряла.
— Пал Палыч, — сказал я ему, помогая сдернуть треклятый рукав. — вы Перфильева Севу помните?
— Перфильева? — переспросил он. — Да… Он перевелся в другую школу в связи с переменой место жительства.
— Его бабка в Затонье увезла, в связи с посадкой отца в тюрьму.
— Да-да, печальная история, — покачал головой директор и тут же всполошился: — А что с ним случилось, с Севой?
— Ничего! С этого дня он снова учится в нашей школе, в восьмом «Г»!
— Это чье решение?
— Его. А я — утвердил.
— Ну допустим. А законного опекуна вы спросили?
— Бабку-то? Вот завтра съездим с Севкой за вещичками и документами, я ее и уговорю. Если вы мне дадите отгул…
— Ну для такого дела, конечно, — кивнул он. — Если от родственников возражений не последует, я не возражаю. Тем более, что Сева учился недурственно. Учителя им были довольны.
— Вот и отлично! Спасибо, Пал Палыч!
И я вернулся в учительскую, взял журнал и отправился на урок. На перемене я изловил брательника.
— Ну что, выспался? — спросил я.
— А то!
— Когда успел-то?
— Рано лег, вот и выспался, — сообщил он и глаза у него при этом были честные-пречестные.
— Ну ладно. Целуй сеструху… А Тане привет передай.
Про Таню я нарочно ввернул. Хотелось посмотреть, как он теперь выкручиваться станет.
— Я ее не скоро увижу, — не моргнув глазом ответил Володька.
— Ну как увидишь, так и передай.
Он кивнул, помялся еще немного и спросил:
— А ты, правда, Севку к себе взял?
— Конечно. А ты что, ревнуешь?
— Да не! Клёво же! А можно я иногда тоже буду у тебя ночевать?
— Можно.
— Суперски! — откликнулся брательник и ускакал.
А я поплелся в тренерскую. На следующий урок у меня выпало «окно». Поэтому я с чистой совестью растянулся на столе, намереваясь прихватить еще и двадцать минут большой перемены. И сразу же провалился в сон. Если бы после этой безумной ночи мне ничего не приснилось или приснилось, но — обычная белиберда, я бы удивился. Однако не тут-то было. Привиделось мне, что сижу я в кабине грузовика. И при этом вижу, все, что происходит снаружи. Словно съемка ведется с двух точек.
Оказывается, грузовик, в котором я еду — это автофургонс надписью «Загородный» на брезентовом борту, и он катит, разбрызгивая лужи, по пустынному городу. В кабине трое — я, Граф и Таисия. Актриса за рулем. Я верчу по сторонам головой, время от времени замирая и рассеянно глядя в никуда. На нижней губе у меня почему-то приклеена не зажженная сигарета. Странно, я же не курящий, вроде! Глянув в зеркало заднего вида, понял, в чем дело. В кабине сидел не Сашок Данилов, а Вовчик, только лет сорока.
Не успел я этому удивиться, как Третьяковский принялся матерится, не стесняясь присутствия дамы. Меня удивила изысканность его идиоматических выражений. Даже я не понимал значения некоторых… скажем, словосочетаний. Впрочем, такие слова может знать только человек с егобиографией. Русский аристократ, вольноопределяющийся в окопах Первой Мировой, лихой буденовский рубака, выпускник школы-студии МХАТ, лагерный сиделец, комбат Великой Отечественной, опять сиделец. Короче, было ему где учиться.
Фургон тем временем все мчится по пустынному городу. Льет непрерывный дождь. Отчаянные футболисты на раскисшем стадионе спортобщества «Литейщик» безучастно пинают мяч. Вдруг раздается тяжкий, вынимающий душу механический рев сирены ПВО. Этот звук пронимает даже футболистов. Они останавливаются и начинают вертеть одинаково стриженными мокрыми головами. Забытый мяч катится по грязи и, вопреки законам природы, не только не останавливается, но ускоряет свой бег, сворачивает в тоннель под трибунами и вскоре показывается за пределами стадиона.
Мяч выкатывается на дорогу, заметив его Таисиярефлекторно притормаживает, а потом снова наддает. Кожаный шар, жутковато напоминающий отрубленную голову, скачками несется перед машиной, словно волшебный путеводный клубок из сказки, а потом скрывается из виду. Грузовик нагоняет группу людей, бредущих сквозь дождь. Актриса останавливает машину и пешеходы с радостью лезут в кузов под защиту брезента. Чем дальше продвигается фургон, тем чаще приходится подбирать вымокших, измотанных ходьбой против мокрого ветра, людей и вскоре кузов уже был переполнен.
Нам с Графом тоже пришлось перебраться в кузов, уступив место в кабине двум женщинам. Одна была с младенцем, а вторая совсем старая, с клюкой. Свернув на каком-то перекрестке, фургон едет, уже не останавливаясь, пока не натыкается на большое скопление машин, мотоциклов и даже велосипедов. За этим скоплением, у самых ворот непонятного сооружения, напоминающего Старый Завод, насколько хватает глаз, стоит огромная толпа горожан. Прибывшие на пансионатском фургоне, вылезают из кузова и присоединяются к толпе.
Мои спутники — тоже. Я их сразу теряю из виду. Взгляд мой выхватывает из толпы только забрызганные дорожной грязью, бледные и злые незнакомые лица, плачущих икричащих людей. У некоторых обморочно закачены глаза, но они остаются на ногах и даже продолжают плакать и кричать. Я понимаю, что загадка этого сборища заключена в здании и пытаюсь пробиться к воротам, но вскоре безнадежно увязаю в толпе. Слитный гул множества голосов висит в воздухе. До слуха меня долетают лишь отдельные фразы…
