Лубянке уже который день кормят рисом. При желании это блюдо можно назвать либо жидкой кашей, либо густой похлебкой, но не суть важно. После щей из квашеной капусты и супчика «карие глазки» из опостылевшей воблы, рис пошел на «ура». И даже то, что к нему не давали хлеба (решением общего собрания вся мука из столовой отправлена на Польский фронт), рис все равно казался райским блюдом. Народ трескал так, что за ушами пищало, а семейные пытались украдкой слить похлебку в баночки или котелочки, чтобы отнести домой, но это дело пресекалось суровым товарищем Янкелем – начальником столовой, не разрешавшим выносить еду за пределы Лубянки невзирая на чины и звания. Вон, сам Ягода вчера попытался прихватить с собой лишнюю порцию, но его остановили и, к собственному смущению и тихой радости рядовых сотрудников, управляющий делами Особого отдела ВЧК вынужден был вернуться обратно и все съесть. Давился, но ел. Пожалуй, товарищ Янкель выпустил бы только самого Феликса Эдмундовича, но я себе плохо представляю, чтобы Дзержинский что-то выносил с Лубянки.
Если честно, у меня двойственное отношение ко всему происходящему. С одной стороны, порядок есть порядок. Даже в эпоху изобилия (это я про двадцать первый век) человек, скидывающий в контейнер вкусняшки со «шведского стола», выглядят непрезентабельно, хотя всё недоеденное отправится потом в мусорный контейнер. Но в одна тысяча девятьсот двадцатом году, когда среди семейных сотрудников чека не редкость голодные обмороки, если человек «располовинит» собственную порцию, чтобы отнести еду жене и детям, что в этом страшного? Другое дело, что работники Центрального аппарата ВЧК, разбредающиеся по домам с котелками и кастрюльками, вызовут ненужные толки среди москвичей и так считавших, что мы здесь обжираемся пшеничными булками и краковской колбасой.
А я, грешным делом, уже второй день кормлю рисовой кашей Татьяну, хотя она, в отличие от меня, не относится к числу приписанных к центральной столовой, но у нас никто не спрашивает прикрепительные талоны. Кажется само-собой разумеющимся, что если человек спустился в подвал, то имеет на это право. И совесть моя абсолютно спокойна. Если бы не дочь кавторанга в образе медсестры, то хрен бы Артур Христианович расколол поляков, а любой труд должен быть оплачен. Чай у товарища Артузова отменный, но маловато будет, а Танька – девка прожорливая, и покушать очень даже любит. Слопает собственную порцию, а потом норовит «попробовать» из моей миски – дескать, у тебя вкуснее. Глядишь, пока пробует, половины порции как не бывало!
Народ говорил, что это товарищ Сунь Ятсен прислал из Китая товарищу Феликсу пять вагонов риса, а тот, при своей скромности, распорядился передать подарок в столовую ВЧК. Сомневаюсь, что рис пришел из Китая, да и товарища Сунь Ятсена там сейчас не должно быть, но какая разница? Главное, что рисовая каша относится к числу моих любимых, а рис испортить труднее, нежели пшенку.
– Не возражаете? – услышал я знакомый голос.
Елки-палки! Оказывается, за моей спиной стоит сам товарищ Дзержинский, держа в одной руке миску с кашей, а в другой жестяную кружку. А я, увлекшийся нешуточной схваткой с Танькой за остатки собственной порции, не понял, отчего в столовой наступила тишина, ложки заработали со скоростью вертолетного винта, а сотрудники, словно по команде, резво все доедали и допивали, стремясь поскорее вернуться к работе. Еще удивительно, что народ не вскочил со своих мест и не вытянулся. Но то народ, еще не приученный вскакивать при появлении высокого начальства, а не я, привыкший резво подниматься с места, даже если команда «Товарищи офицеры!» прозвучала по телевизору. К чему это я? Да все к тому, что вскочил с табурета при звуке голоса Председателя ВЧК только я.
К счастью, мой порыв не вызвал удивления ни у Татьяны (все-таки дочка обер-офицера), ни у самого Дзержинского.
– Сидите, Владимир Иванович, – сказал Феликс Эдмундович, осторожно поставив на хлипкий столик миску и кружку.
Я молча плюхнулся на твердое сиденье, решительно подгребая собственную посуду, намереваясь доесть остатки каши, но увидев торжествующий взгляд девушки, только вздохнул. Успела-таки «добить», пока я с Председателем ВЧК раскланивался. Вот ведь зараза! Но всерьез на Татьяну я рассердиться не мог. Все-таки большая часть порции досталась мне самому, наелся, а то, что ел медленно – мои проблемы. Но как хорошо, что я не собираюсь жениться на Татьяне Михайловне! Как ее мама с папой прокормить умудрялись? С другой стороны, хороший аппетит – залог здоровья ребенка.
– Как вам наша столовая? – поинтересовался Дзержинский, зачерпнув первую ложку.
– Неплохая, – дипломатично отозвался я.
– Когда говорят неплохая, значит что-то не устраивает, – хмыкнул Феликс Эдмундович.
Я слегка удивился. Казалось бы, «Железный Феликс» далек от бытовых проблем, а вот, неравнодушен к столовой.
– Да нет, все гораздо проще, – пожал я плечами. – Столовая неплохая. Понятное дело, что скатертей и салфеток нет, но это мелочи. Но здесь бы еще прибраться, столы помыть, подремонтировать. А еще неплохо бы при входе раковину с водопроводным краном установить, либо рукомойник поставить. Люди приходят обедать, а руки помыть негде.
– Да? – с легким удивлением переспросил Дзержинский. Потрогав липкий стол, брезгливо поморщился, хмыкнул: – А ведь действительно…
Повернувшись к стоящему неподалеку Янкелю, ловившего каждое оброненное слово, Феликс Эдмундович кивнул, и тот с ловкостью расторопного полового ринулся к нашему столику.
– Слушаю вас, товарищ Дзержинский? – выгнулся начальник столовой ВЧК.
– Столы помыть, в помещение навести чистоту, на входе установить водопроводный кран, – негромко приказал Дзержинский и, посмотрев на меня, спросил: – Что-то еще, товарищ Аксенов?
Я лишь неопределенно повел плечами. Кажется, в реалиях нынешнего времени – все прекрасно и изумительно. Промолчал, но не удержалась Татьяна.
– С тараканами надо что-то делать. Ходят, как у себя дома.
– Кильватерной колонной, – усмехнулся я.
– Это называется «походный ордер», – уточнила дочь кавторанга, презрительно окинув взглядом «сухопутчиков».
А начстоловой теперь смотрит на меня, как товарищ Троцкий на американский капитал. Пожалуй, в следующий раз он Татьяну кормить не станет, и придется делить порцию на двоих. Причем, большая половина достанется не мне… И впрямь, товарищ Янкель решил проявить строгость. Подпустив в голос металла, спросил:
– А почему здесь обедает посторонняя женщина?
– Женщина не посторонняя, – веско изрек я, прихлебывая чай, напоминавший по вкусу повторно заваренный банный веник. – К тому же
