— Ты тут расписывал как "просто взлетал вверх", с невероятной скоростью, и если запатентовать открытие, и начать производить специальные приспособления для рук, то можно озолотиться.
Максим не смог тогда удержать злость унижения. Больше всего его ранило то, что взгляд ее был взглядом полным теплоты, и он сорвался.
Извинения помогли лишь потому, что она его любила. Однако, в самом Максиме что-то сломалось. Он осознал себя слабее ее, и все чаще в его мыслях, а порою и речи, стало проскакивать что-то о том, что "вместе мы временно, поскольку ты заслуживаешь большего", "когда ты встретишь кого-то получше, то ты скажи, я так люблю тебя, что не стану мешать", и даже совсем безжалостное "когда ты встретишь настоящую любовь…". Люди порою беспощадны к своим слабостям.
И вот ей опять не понравилось пьянство.
— Бабам не угодишь, — пробурчал Макс. Все же сидеть одному было скучно, а знакомиться в "едальнях", казалось отчего-то недостойным. Потому он рассчитался, и вышел на улицу. На воздухе развезло. Дальнейшее виделось все более сумбурно и смутно.
Вот он кормит каких-то кошек сосисками, вот плюет в пруд, вот пинает банки по направлению к урне, вот едет куда-то на такси, вот он вовсе непонятно где, кусты да дорога, вот он идет по этой дороге, вот он вдруг видит посреди поляны туалет, смеется, и пытается его открыть. Дверь не поддается, но каким-то образом он ее открывает. Больше Макс не помнил ничего.
Пробуждение получилось своеобразным. Туман, вялость, ощущение пустоты…и голос, голос, режущий голос. Максим прислушался:
— Вы обвиняетесь в непослушании родителям, обмане преподователей, мошенничестве, распутстве, злословии, включающим нецензурную брань в присутствии детей и неоднократном оскорбление человечества, стран, наций, рас, народов и полов, обжорстве, беспробудном пьянстве, лицедействе, лжи, двуличии, воровстве, наплевательству к любого вида обязанностям, грубости, свинстве, да простят нас эти животные за сравнение с вами, многократном нарушении правил дорожного движения…
— Че??
Максим пытался протрезветь и не мог. Нет, это было как раз нормально, но отвратительный голос, звучащий в голове — не очень.
— Кто ты, сука?
Голос, тем временем, не унимался, продолжая нести какой-то сказочный бред:
— В возрасте пяти лет вы палкой ударили по голове соседскую девочку, в в возрасте двадцати отказались на ней жениться, в возрасте семи лет вы подложили собачье дерьмо в портфель лучшего друга, в тринадцать вы, используя рукоблудство, испортили платье двоюродной сестры перед ее выпускным школьным вечером, в девять вы отняли корм у канарейки, в тридцать вы совершили кражу коньяка из кабинета начальства, в шестнадцать вы, во время экскурсии по музею изобразительных искусств, тайком щипали за попу экскурсовода. Будучи шести лет от роду, вы кидали яблоки с балкона в автомобили соседей, во время обучения в средней школе вы списали более тысячи раз, в девятилетнем возрасте вы украли из кошелька матери двести рублей, а в девятнадцатилетнем — из отцовского уже десять тысяч. Сумма ваших долгов, которые вы "забыли" вернуть, составляет триста семьдесят восемь тысяч рублей, триста долларов и пятьсот пятьдесят евро…
— Да кто же ты, сука??!!! — взвыл Максим. Зрение постепенно прояснялось и он смог увидеть, хоть и не четко, незнакомого старика, в каком-то цветном балахоне и с посохом.
"Допился до волхвов", — мелькнула мысль.
— Нет, я не "белочка", как вы думаете, я куда хуже, — заявил наглый дед, — я тот, кто может перечислить вам все, абсолютно все ваши поступки, совершенные в течении жизни, в произвольном порядке, и, что самое для вас прискорбное — из них несущих негативную оценку вашей личности хватит часов на пять, что для тридцати трех лет вашей прошедшей жизни — многовато.
— Прошедшей? И что, я умер? — ухмыльнулся Максим.
— Нет, вы в коме, — улыбнулся дедушка, — и не "я протрезвею и не буду пить неделю", как вы наивно думаете, а налог на вашу последнюю тупость окажется несколько больше.
— Мою тупость? — голова все-таки прояснялась, и Максим определил это добрым знаком. "Так бывает, — подумал он, — когда ты понимаешь, что спишь и не можешь проснуться. Надо лишь не рваться, а поглубже уснуть, тогда и проснусь нормально".
— Ну-ну, — вредный старикан противно засмеялся, — впрочем, проснетесь вы действительно "нормально". Ну а дальше все зависит от вас. Что до тупости, то я не знаю сколько нужно выпить, чтобы принять трансформаторную будку за туалет.
— Трансфо… — Максим все понял.
— Так меня током ударило….то-то я смотрю — сон странный. И я, вы говорите, в коме? А здесь тогда что? Дух отца Гамлета?
— Здесь ты, да я, да мы с тобой, — захихикал старик, — и поверь, я тоже не слишком рад тебя видеть. Как по мне — только время терять. Горбатого могила исправит, но ты и здесь все сделал наполовину.
Внезапно он посуровел:
— Хватит лясы точить, дружочек. Око за око, зуб за зуб, год за год. Не знаю уж, чем вы так не приглянулись Госпоже, что она видеть вас пока не хочет, но сути дела это не меняет. Видал я многое и многих, и с моей стороны все будет честно.
Вы приговариваетесь к тридцати годам (три года я уж скину вам на детство) Арены Справедливости. Ну или как пойдет. Удачи, рукоблуд запойный.
— Да почему сразу запойный? — возмутился Макс, — и когда это было? не считать же запоями небольшие студенческие дружеские двухнедельные… и замолчал.
Окружающее стало вдруг очень ясным, но ничего кроме удивления не принесло. Оглядевшись, Максим осознал себя голым, сидящим, а не лежащим, на какой-то кровати и в помещении, определенно похожем на камеру. Кирпичные стены, зарешетчатые окна, массивная дверь, ведро в углу без цветов.
— Ай, — завопил он, пытаясь встать и плюхаясь обратно на кровать. Пол оказался усыпан колющейся дрянью.
— Очнулся, малохольный? — пророкотало от двери. Макс вздрогнул, он готов был поклясться, что секунду назад там никого не было. Здоровяк типажа "квадат" с сочувствием глядел на него.
— Тогда не ной и пошли.
— Дяденька, — Максим старался говорить как можно ласковее, — кто вы, где я, почему вы в кольчуге, когда вы последний раз брились и зачем вам эти дубины в руках?
Здоровяк и глазом не моргнул.
— Я твой наставник, дитятко, а ты там где надо, в кольчуге я чтобы больно не было, бреются у нас только бабы перед свадьбой, а без дубин нам никак нельзя — как же иначе ловкость развивать? Выносливость? Силушку богатырскую?
— Ловкость? — Максим постарался уцепиться за первое слово.
— А как же! Без ловкости совсем никуда. Как же ты, например, будешь без ловкости людишек спасать?
— Я?!
— А кто еще? Есть и другие, конечно, но без тебя никак, так что не ной, малохольный, пойдем.
— Здесь пол колючий.
— Да, есть такое.
— Я голый!
— А зачем тебе одежда?
— Я есть хочу.
— Вот! — обрадовался бородач, — После тренировки всегда обед. Пойдем скорее, а то устанешь раньше времени.
Чертыхаясь, Макс похромал к двери.
"И прикрыться то нечем, — подумал он, осматривая комнату. Голые стены, на окнах решетки. Красота. И тренировки какие-то".
— Сюдой иди, хороняка, тута песочек, ногам хорошо, — вновь раздался уже за дверью знакомый рокот.
Могучий "дядька" действительно стоял на песке, покрывающем площадку круглой формы, окруженную десятками продолговатых строений с дверьми, в которых Максим сразу определил "камеры", подобную в той что очнулся.
— Палку возьми, — здоровяк ловко швырнул дубину своему "малохольному".
— Бей.
— Как бить? — решил потупить Максим.
— Как хочешь.
— Больно ведь будет.
— Пусть.
— И не страшно? — Максим начал закипать от того, что никак не может "нормально проснуться", и надеясь ускорить процесс.
