Да меня нагло обокрали! Чужие воспоминания — это хорошо, но мне-то досталась плохо сбитая койка с соломенным матрасом и никаких зеркал. Последнее особенно обидно. Потому что по воспоминаниям Эстефания была на редкость красивой особой, что уравновешивалось полным отсутствием мозгов. Иначе бы она не попала в такую глупую ловушку. Впрочем, в семнадцать лет иллюзии — болезнь многих.
Тело сковывала усталость, но желание умирать пропало. Желание жить, передавшееся от прежней владелицы тела, оказалось куда сильнее.
Я подняла голову к окошку, забранному частой решёткой. Оно было у самого потолка и за ним чернела ночь. Или оно было закрыто чем-то непрозрачным, полностью перекрывающим свет. Но скорее всего, всё-таки сейчас ночь, и у меня времени аккурат до утра.
Что в активе? Эстефания говорила о магии. Но знания у неё оказались куцыми. Кроме секретных семейных методик, к которым как раз относилась перепривязка душ, она владела небольшим набором бытовой и косметической магии и парой лечебных заклинаний, одно из которых действительно должно было вывести моё тело из комы там. В моём мире. Появилось осознание, что теперь мой мир этот, и если я не хочу распрощаться ещё и с ним, нужно бежать, а подумать о том, что случилось, можно и потом. Способности Эстефании мне не помогут. А мои?
До окна я не доберусь. А если бы и добралась, вряд ли у этого тощего тельца хватит сил выломать хотя бы один прутик. Усиливающих заклинаний она не знала, потому что не планировала заниматься вещами, недостойной сиятельной леди. Но если бы и знала, синеватые огоньки на решётке показывали, что она под магической защитой. Значит, окно отпадает.
Дверь? Засов снаружи, до него не дотянуться. Магией? Боюсь тем вариантом, которым Эстефания подвивала локоны, засов не сдвинешь. Да и опять-таки, от дверей тянуло магией, на один засов тюремщики не полагались.
Пол. На полу магии нет, но… Я с сомнением посмотрела на камни, плотно пригнанные друг к другу и на свои руки. Нет, была бы у меня пара лет в запасе, я попыталась бы прорыть ход хотя бы до соседней камеры. Но лет нет, как нет ничего, чем можно было бы хотя бы немного раздвинуть камни. В камере не было даже ложки. Только металлический кувшин с водой.
Размышляя, я старательно затирала вычерченные на полу символы. Незачем кому-то знать, что здесь произошло. Сделала я это вовремя, потому что не успела затереть последний, как дверь распахнулась, впустив придворного мага, а по совместительству того, кто загнал Эстефанию в ловушку всего лишь пару дней назад.
Уго Бласкес — мерзкая крыса, даже длинные сальные волосы неопрятными прядями напоминали крысиные хвосты. Целый пучок крысиных хвостов на голове. Маг вызывал у меня тошноту и страх. Страх у Эстефании, тошноту у меня. Всё-таки мужчина, как бы он ни был занят, должен мыться хотя бы раз пару раз в неделю, а не дважды в жизни — при рождении и после смерти. Главный придворный маг мытьём не злоупотреблял, наверное, боялся, что испортится или растает, и сейчас от него несло так, что я порадовалась, что осталась без ужина.
— Чем это ты тут занималась, Эстефания?
— Извольте ко мне обращаться Ваша Светлость.
— И чем же здесь занималась Ваша Светлость? — издевательски спросил он.
Его цепкий взгляд пробежался по всей камере и задержался на полу. Какие символы там были изображены, было уже не разобрать, но что они там вообще были, было не скрыть.
— Неужто пыталась вызвать демона? — хохотнул маг. — Или инкуба? Чтобы вкусить радость плотских утех хотя бы напоследок?
— Пошёл вон из моей камеры, — я сказала так холодно, что бывшая владелица тела непременно бы это оценила. — Пёс смердящий.
— Твоего здесь ничего нет, дура, — Бласкес раздвинул губы в неприятной улыбке. — Да и вообще, считай, что у тебя ничего больше нет. Желающие прибрать герцогство, скоро окажущееся бесхозным, уже осаждают Его Величество Теодоро Блистательного.
Титулование было столь забавным, что я расхохоталась. Ситуация к смеху не располагала, но ощущение полного владения собственным телом казалось столь прекрасным, что всё остальное отходило на второй план.
— Смейся, смейся, недолго осталось, — проворчал маг. — Тупая курица, даже ритуала как следует провести не смогла, а ведь я дал тебе такую возможность, но нет — профукала. Правильно говорят, что Эрилейские выродились. Не мозги — одна сахарная вата.
Он прошёл и взял со стула лежащий там кусок мела, тот самый, которым рисовались руны и тот самый, который Эстефания думала, что утащила из-под носа придворного мага. А оказалось, он сам подсунул. Зачем?
— Меня не учили магии, — напомнила я.
— Оно и видно. Всё, куколка, встретимся завтра на твоей казни.
Он взмахнул рукой и создал реалистичную иллюзию, почти фильм. Голову красивой блондинистой девушки грубо прижали к колоде, украшенной потёками засохшей крови. В ярких солнечных лучах сверкнул топор. Толпа ахнула.
Маг расхохотался, не дав мне досмотреть сцену, и ушёл. Дверь хлопнула, замки лязгнули, магия, охраняющая помещение, загудела. Теперь под заклинаниями были и пол со стенами, что делало побег совершенно невозможным. Это я понимала и как я, и как Эстефания, знания которой по магии получила бонусом при переходе. Куцые знания, никуда не годные. А ведь герцоги Эрилейские всегда славились и силой магии, и разнообразием применяемых заклинаний.
Осталось понять, зачем Бласкес давал возможность провести ритуал и что он рассчитывал получить? Не мой же побег? Для этого он слишком сильно меня ненавидел, что проскакивает в каждом слове и движении. И мне совершенно непонятно почему — Эстефания нигде не переходила ему дорогу, да и не могла бы. Она только-только начала выезжать под патронажем тёти, но тётю упекли в монастырь, а Эстефания решила её спасти, обратившись к королю. Вот и доспасалась до того, что пришлось спасаться самой. Она-то спаслась, а я?
Я широко зевнула. Проблемы казались ненастоящими, не моими, а вот спать хотелось по-настоящему, и чем дальше, тем сильнее, поэтому я ещё раз оглядела камеру на предмет хоть маленькой щёлочки в защите, ничего не нашла и отправилась спать.
Как говорится, утро вечера мудренее. Даже если это утро моей собственной казни.
Глава 2
Спалось мне не сказать чтобы отлично, но утром я проснулась не сама, а была разбужена горничной. Очень ответственной горничной, которая тормошила меня и повторяла:
— Ваша Светлость, вставайте. Вам же умыться и переодеться надо. Негоже ежели вас такой люди увидят. Позор это.
— Позор — то, что собираются казнить невиновного человека.
Я приоткрыла глаза и с интересом разглядывала свою горничную, размышляя, значит ли что-то её имя — Эсперанса* — для моего будущего. Самый простой вариант — предложить денег за то, чтобы она осталась в камере, а я вышла в её одежде — отпадал. И не потому, что мне вспомнились её рассказы о том, как её обыскивали до прихода и после ухода к хозяйке, а потому, что нас было невозможно перепутать. Эсперанса была выше меня на целую голову, шире в талии и увесистей в груди, а уж мои золотые локоны с её чёрным богатством спутал бы только слепой. Хотя по объёму они были близки, по цветам — полная противоположность. Да и по характерам носительницы разных шевелюр сильно отличались. Эстефания — сдержанная и холодная, несмотря на возраст, Эсперанса — импульсивная, эмоциональная, не умеющая держать свои мысли в тайне. Нет, теоретически, если бы не обыск, попробовать можно было бы. Уверена, Эсперанса даже согласилась бы привязаться к кровати, а я — попытаться пройтись на цыпочках.
— Да разве ж теперь докажете? — сочувственно спросила она. — Раньше надо было. Хотя и сегодня, когда священник будет вас напутствовать, скажите ему, не теряйтесь.
Но по её тону было понятно — не верит, что с эшафота я смогу уйти целиком, а меня не унесут по частям: одну часть на носилках, вторую в корзинке. Эсперанса поставила на табурет тазик с водой, опустила в неё тряпку, отжала и явно собралась меня обтирать.
