— Домой! — вспыхнула мысль. — Какой, к чёрту, «домой»⁈ Какой дом в… Какой год-то? Что со мной? Где я? Кто я? Может, если напрячься, можно вернуться? Как напрячься? Что, блять, напрягать?
Какой год, можно было догадаться по лампочке, закрытой стеклянным плафоном,прикрученным к стене. Такое освещение было у нас в году этак семидесятом. Стены, без кафеля, наполовину покрашенные коричневой масляной краской. Далее до потолка и на оном «красовалась» побелка. Бр-р-р! Какое убожество!
Ванна чугунная полутораметровая и совершенно новая, блестящая белой эмалью. Лейка душа лежала на смесителе, призывно блестя хромом. Переключив подачу воды на душ, я смочил рубашку и трико водой, положил лейку и намылил одежду и прямо на себе стал тереть её щёткой. Вода сразу стала грязной.
Постиравшись и помывшись, мне не захотелось нежиться в воде, так как воспалившийся палец в горячей воде дёргало пульсирующей болью, я обмотался полотенцем и, прихрамывая, вышел из ванной.
— Ты чего хромаешь? — спросила мать и, опустив глаза вниз, всплеснула руками.
Шуму было столько, что я напрочь забыл обо всех своих проблемах. Эта маленькая женщина уложила меня на диван, ощупала палец, намазала его какой-то едко пахнущей мазью и забинтовала, обещав завтра же сделать рентген у своей знакомой в травмпункте.
Откровенно говоря, мне после всех её манипуляций не поплохело, а, наоборот, полегчало. По крайней мере пульсирующая боль перешла в простую не очень сильно ноющую.
— Что за шум? — вдруг раздался мужской голос. — Мама, я же занимаюсь! Нельзя ли по тише!
В дверном проёме стоял высокий парень в роговых очках с пышной густой, всклокоченной явно не от сидения за столом, шевелюрой.
— Женька палец сломал на ноге, — почти выкрикнула Женькина мать.
— Нефиг на водопад купаться ходить. Всё им дамбы мало. Там не только пальцы, и ноги переломает. Скажи ему.
— Так говорила уже. На водопаде купались?
Я кивнул.
— Ты ему ремня всыпь, — хохотнул брательник. — Я-то так просто сказал. И угадал.
Мать схватилась за ремень, висевший на гвоздике, вбитом в дверной обналичник.
— Ух ты! — удивился я. — А инструмент-то используется часто, раз ему особое место выделено.
— Это я уже возле дома споткнулся и об лестницу ударился. Там ступеньки поломанные. Арматура торчит. Сама ведь знаешь! Телевидение приезжало даже.
— Точно! — всплеснула руками мать. — Только школу сдали, а ступеньки уже рассыпались! Как детишкам ходить. Поубиваются ведь.
— И на водопад ты мне сама разрешила. Забыла что ли?
Мать задумалась.
— Я вчера сказал, что тётя света с Наташкой своей сегодня идут купаться на водопад, ты и отпустила с ними. Помнишь?
Я плёл, что ни попадя. Про соседку, которую видел на море и плохую память матери я «вспомнил» вовремя. Мать всё забывала на второй день, а вот Женькина память служила мне безотказно и добросовестно.
— Не помню, — сокрушённо проговорила мать. — Смотри мне, если соврал. Я у тети Светы завтра обязательно спрошу. Мы с ней точно на море пойдём.
— Ага… И они до темноты купались? — съехидничал брат Сашка.
— Не до темноты. Они раньше ушли. Пацаны с нашего дома пришли: Славка, Мишка. Вот я и остался с ними.
Я уже взял «себя» в руки и смотрел на этот мир своими глазами. Ну ремень, и что? Ну старший брательник, и что?
— А ты, Саша, скрытый садист, да? — спросил я его.
— Почему это? — несколько удивился он, в целом не считая меня за субъект дискуссии.
— Ну, как? Просишь маму дать мне ремня. Ты будешь смотреть, как она меня лупит. Ты получаешь от этого удовольствие? Удовлетворение? Интересно какое? Моральное или физическое?
— Ты охренел⁈ — замахнулся на меня брат, но руку не опустил.
— Ты что такое говоришь, Женя? Какое удовлетворение? — вскричала мать.
— А что он всегда: «Дай ему ремня, дай ремня…». И ведь это он гвоздик вбил и ремень повесил, — вспомнил я.
Брат с матерью переглянулись. Женщина стояла, недоумённо хлопая ресницами. Брат — разинув рот.
— Ну, подойдёшь ты ещё ко мне! — сказал он, и ушёл в свою комнату, плотно прикрыв дверь.
Женька с матерью жил в большой комнате, а брат Сашка, который уже был студентом третьего курса, в комнате чуть поменьше, но отдельной. Он когда-то не хотел жить с матерью и Женькой, и, ради получения комнаты в общежитии, выписался из этой квартиры. Однако, пожив в общаге первый курс, пресытился свободой и вернулся под мамино крылышко, выселив из «своей» комнаты Женьку, уже почувствовавшего прелесть «отдельного кабинета». Оттого братья ладить перестали. А раньше жили очень дружно. Квартирный вопрос, однако…
— Зря ты так, Женя. Он любит тебя.
— Да ну вас, — махнул Женька рукой и пошёл в туалет, где закрывался часто, сидя на унитазе и читая-перечитывая журналы «Вокруг Света».
— Ты снова там до утра засядешь? — встрепенулась мать. — Ужинать будешь?
— Буду, — обиженно буркнул Женька. — Что, опять суп из пакетиков?
— Я только что, между прочим, с работы пришла, — обиделась мать. — Это вы тут бездельничали весь день. А мать горбатится на заводе, между прочим.
Я покраснел от стыда и скрылся в туалете.
— Во, бля, попал! — подумал я, усаживаясь на фанерный стульчак, выпиленный и покрашенный белой краской, кстати, Сашкой. — Дурдом, нафик! И за что мне такое наказание? Чем я провинился, что меня на исправиловку кинули в шестую палату?
Взяв самый свежий журнал, я увидел его обложке цифры «1972» и надпись «май». То, что на дворе лето, ничего не значило. Свежий журнал, конечно же у брата в комнате. Значит, это — одна тысяча девятьсот семьдесят второй или, накрайняк, — семьдесят третий год. Не успел ещё журнал хоть как-то растрепаться.
— Вот это номер, — сказал я, не имея ввиду выпавший у меня из рук журнал «Вокруг Света».
Полистав журнал, не задержавшись, впрочем, ни на одной публикации — взгляд скользил по тексту и картинкам, а мысли были слишком далеко — я вышел и, помыв руки, прошёл на кухню. Матери на кухне не было. На столе стояла тарелка супа с макаронными изделиями типа «звёздочка».
Поковыряв в тарелке ложкой, нырнул в холодильник и выудил оттуда маслёнку со сливочным маслом. Отрезав себе три ломтя обычного хлеба, намазал их маслом и, вприкуску, слопал тарелку супа. Налил себе ещё, съел, но остался голодным. В кастрюльке супа оставалось на одну порцию. Брат, скорее всего, ещё не ужинал. Та-а-а-к… Налил в большую кружку кипятка из чайника, плеснул туда вчерашней заварки, насыпал четыре ложки сахара. Резанул ещё хлеба. Да-а-а… На одну мамкину зарплату не разгуляешься.
— И угораздило мне попасть в неполную семью, — подумал я.
Про своего отца Женька ничего не знал, но его он никогда не видел. Однако знал, что и алименты от него мать не получала.
Паническая атака нахлынула на меня и я заметался по кухне, бесцельно открывая и закрывая дверки настенных шкафов, сделанных, кстати, Сашкой, и холодильника. Мать застала меня когда я уже в десятый раз открыл его, заглянул вовнутрь, и снова закрыл. Холодильник был новый, и назывался «Бирюса».
— Ты чего? — спросила мать.
— Радио слушаю, — сказал я, только сейчас заметив, что стационарная радиоточка вещает об успехах наших спортсменов на Мюнхенской летней олимпиаде.
— «У СССР уже тридцать две золотые, двадцать серебряных и десять бронзовых медалей…» — проговорил диктор.
— Ты, вроде, никогда спортом не увлекался, Женя, а надо бы. Вон какой худенький. Наверное в школе и во дворе все бьют?
Я фыркнул, но потом понял, что зря. Женькино естество и память, подтверждали слова матери. Я посмотрел на свои без грамма мышечной массы руки, а потом на перекладину кухонной дверной коробки, со стороны коридора имевшей удобную «полочку». За эту полочку хватался пальцами старший брат, когда подтягивался.
Я подошёл к двери.
Глава 2
Мать непонимающе посмотрела на меня и отшагнула назад в коридор. Я вошёл в проём, развернулся и, подпрыгнув, попытался вцепиться пальцами рук в импровизированный турник. Однако больная нога не позволила оттолкнуться со всей силы, правая нога предательски подломилась, пальцы царапнули «полочку», я ударился вывихнутым пальцем об пол и от болевого шока потерял сознание.
