— Как скажете, дядь Валер, я тогда вас тут подожду, пока вы свою приблуду найдете, — Игорь вытащил свой телефон и, опершись о станок, включил какое-то очередное видео.
— Не приблуду, а приспособу, — пробурчал я. И телефон убери, документ изчай.
Толку от таких как он не будет, если не взяться плотно за его обучение. Я что, мамка? Нет. Но совесть не позволит на откуп случайностям его обучение отдать. Сделаю, что смогу. Не захочет — заставим. Сейчас это молодое дарование даже в кроссовках по цеху ходит вместо специальных ботинок. Грубейшее нарушение техники безопасности. Ничего, это развлечение ненадолго — пока стружкой ногу не порежет, а то, видите ли, жарко ему.
Я же тем временем пошел к верстаку — но услышал какой-то шорох и притормозил. А это в проходе между рядами наш токарь с третьего участка, Санёк Яровой, успев, пока мы ковыряемся с просроком, переодеться и пропуск забрать, совал в свою тумбу какой-то документ. Прямо на документе лежал кусок торта «Птичье молоко».
— Саня, а по какому поводу шикуем? — спросил я, проходя мимо. — Тортики жрем, а меня не угощаем.
Яровой, как и я, относился к старой гвардии, это про нас теперь шутливо говорили — с них уже песок сыплется. Раньше я так говорил про старших — думал, это смешно. На «Ростоборонмаш» мы с Саньком пришли в одно время — сорок два года назад, только я осенью, а он — летом.
— А, Никифорыч! Так Машка, наша табельщица, проставляется, — кивал Саня. — Сходи… Только там это самое… Бумаги она на подпись дает. Совмещает, так сказать, рабочее с праздничным. Я вот подмахнул.
Внук, что ли, у Машки родился? Надо спросить. В этот момент со спины раздался писклявый голос нашей контролерши.
— Валерий Никифорович!
— Есть такой! — откликнулся я.
И обернулся, едва не столкнувшись с Катюшей. Та расплылась в искренней улыбке.
— Вас табельщица к себе приглашает!
— Валера, настало твое время! — захихикал Яровой, наконец, спрятав кусок торта в тумбочке.
Что называется, сам не гам и другому не дам. Потом же понесет сухарик на мусорку.
— Атам наливают, Катюх? — хмыкнул я, подмигнув контролерше.
— Я шо, знаю? — Катька пожала плечами и продефилировала к выходу из цеха. — Меня никто не зовёт! Хи-хи!
Пигалица, блин. Я проводил Катьку взглядом, наблюдая, как аппетитно она качает упругими бедрами.
Эх, если бы молодость знала, если бы старость могла! Ну пойду схожу, узнаю, что за праздник, один хрен часов до восьми придется тут тарабанить. Я все-таки порылся в тумбе, пытаясь вспомнить, вернул ли мне приспособу Казаков. Приспособа — это такая штука индивидуальная, которую специально под детали делаешь, чтобы, так сказать, производственный процесс облегчить, и за годы работы таких обычно столько скапливается, что вся тумба забита. А Казаков тот еще чудик — два десятка лет уж на заводе, а все ходит приспособления у смены клянчит. Так и ещё и к себе в тумбу замылить норовит Приспособу я все-таки нашел, по пути к табельщице завернул к станку Игореши, глядь — а того уже в курилку как ветром сдуло. Вместе с телефоном. Ладно, оставлю ему приспособу, а как ворочусь — настроимся и погоним.
В каморке табельщицы, которую язык не поворачивался назвать кабинетом, действительно что-то отмечали. На столе стояла бутылка шампанского, разлитого по пластиковым бокалам, тарталетки с чем-то вроде сыра и тот самый торт «Птичье молоко», которое я у Ярового приметил.
— Здрасьте! — я довольно потер руками, заходя в этот самый кабинет. — А покрепче шампанского есть что? Или у нас женский праздник? Чай не март месяц.
— Покрепче начальство не разрешает, — улыбнулась Машка. — У меня внук родился, Валер! Обмыть надо.
— Ну, за внука, так и быть, пригублю и женское пойло. Внук — это ж святое дело. Не каждый день внуки нарождаются. Хотя внучка — тоже хорошо.
Я подошел к столу, собираясь слопать тарталетку и сделать для порядка глоток жидкости с газиками, как перед моими глазами на стол вдруг лег документ.
— На подпись, — сказала Машка, как-то вдруг странно пряча глаза и упершись взглядом пол, будто ей стоять тяжело.
— Ну давай, как внука отметим, так и подмахнем закорючку? Ну или завтра с утра черкану. Наперёд всегда выходи задом.
Машка, которая для многих была Марией Елисеевной, решительно подвинула ко мне документ.
— Сейчас, Валер, надо. Указание сверху… Савельич просил подписать срочно, ему тоже голову греют, — со вздохом проговорила Маша.
— Сверло мне в бок! Шо за спешка? Что наспех делается — недолго длится. — беззлобно проворчал я и документ взял. — Хе!.. Небось опять мне оклад «поднимают»? Ручка есть, Машунь?
— Глаза разуй, на столе лежит, на самом видном месте.
Обычного такого рода бумажки я подмахивал не глядя, а тут голос Машки насторожил меня, и взгляд уцепился за дату, будто срок какой-то обозначала: «до 15 сентября будущего года».
— А это что, Маш?
— Спросишь тоже, я будто читаю эти ваши приказы, — отмахнулась она, а сама снова смутилась и покраснела.
Губы поджала, а взгляд честный пытается изобразить. Брешет, значит. Во коза, она ведь точно так же отнекивалась, когда пропуск на прошлой неделе не давала, когда я на пять минут раньше положенного пришел. Мол, электроника, считывает все, кто куда пошел и куда вышел, а потом данные на стол начальника ложатся.
Я убрал руку с ручкой, занесенную для подписи. Вытер о робу масло с пальцев, взял документ и, достав из нагрудного кармана очки, повесил на нос. Понятно, чего Машка пунцовая и юлит. Оказывается, мне на подпись дали назначение из бессрочного контракта в срочный. Это что значит? Значит, что со мной подписывают договор сроком всего на год. Для чего?.. Ясен пень, как-никак я уже давно пенсионер, а вышвырнуть меня взашей, при наличии бессрочного трудового договора, не так просто — «золотой парашют» придется выплачивать и с трудовым законодательством объясняться. А тут контракт с конкретной датой, вышел срок — и гуляй, Вася, вернее, Валера. Можно и не продлять…
Китайские пассатижи! Знал я всю эту муру очень даже хорошо — потому что Борисыча из соседнего цеха как раз под такой мутный шумок «Александр Борисович, так надо, подмахните побыренькому» с завода под жопу мешалкой и выперли. Несмотря на все его ветеранские заслуги, кубки и оставленное на заводе здоровье. И главное, он-то подписал, а ему лапшу потом на уши вешали — мол, Борисыч, ты не дрейфь, все пучком будет, через год мы документы продлим. Как же, через год вместо нового контракта ему вручили обходной. Мол, любим, ценим, уважаем, но предприятие больше в ваших услугах не нуждается. Сам понимаешь, ты динозавр уже.
Это в советское время труженики, проработавшие на одном месте многие десятки лет, ценились и чествовались. А теперь в почёте другие ценности, и хромому поросёнку сиська возле письки.
— Это что выходит, Маха? Не нужен больше слесарь шестого разряда предприятию? — спросил я, гневно покусывая губу.
— Господи, Лютов, все эти бумажки, — всплеснула она руками, — формальность очередная! Сколько уже такого было! Забыл? Да не смотри ты на меня, как на контру… Я что сделаю, Валер? Велено всех пенсионеров на такую систему перевести. А у тебя, голубчик, пенсия уже как два месяца!
— А если я подписывать не хочу? — я приподнял кустистую бровь над дужкой очков.
— Не хотеть за забором будешь! — в каморку табельщицы вошел старший мастер. — Сказано подписать всем пенсионерам контракт, так будь добр.
— Эдик, — зыркнул я на вошедшего, — тебе подсказать, куда идти, или сам дорогу найдешь? Тебе надо, ты и подписывай…
Я решительно снял очки и вернул их обратно в нагрудный карман.
— Тебе уже о сырой земле думать надо, а не о контрактах, — старший мастер тут же от меня отвернулся, будто разговор окончен. На самом деле, он не хотел со мной связываться. Эдик вопросительно кивнул табельщице: — Кривошеев ушел уже? Зараза, мобилу не берет, а я не могу 78–90 детали найти.
— Здесь твой Кривошеев, еще не забирал пропуск, — откликнулась Мария Елисеевна, взглянув на ячейку для пропусков.
