Я принялся методично обшаривать карманы того, кто сейчас для меня был хуже татарина. То есть, своего незваного московского гостя. Ничего, что было бы из ряда вон. Удостоверение, роскошный кожаный гаманок с двумя сотнями рублей и прочие мелочи. Еще не обмявшаяся толком новая куртка, вместе с кроличьей шапкой, нашлась в спальне на кровати.
Вот в этой куртке я и обнаружил то, что заставило заледенеть душу, а лицо покрыться испариной. Я, наплевав на полыхнувшую в голове боль, метнулся назад к упырю.
— Откуда это у тебя?! — со всей силой, которая нашлась, пнул я в бок Мелентьева, — Говори, сука, или я тебя дотащу до ванны и резать в ней буду!! — полкан с ужасом таращил на меня глаза и что-то пытался до меня донести сквозь широкую полоску пластыря, которым был залеплен его рот.
Связка ключей, которую я нашел в его куртке, принадлежала Левенштейн. Ошибка была исключена. И не только потому, что я узнал сами ключи. На кольце был сонькин брелок. Пана забрала его себе и повесила на квартирную связку.
Вместе с возрастающей болью внутри головы, пришло понимание того, что с пластырем на губах, полкан ничего мне не расскажет. Не размениваясь на гуманизм и толстовское человеколюбие, я рванул белую полоску со рта мерзавца. Тот взвизгнул, а потом сразу же суетливо затараторил.
— Живая баба! Точно говорю, живая! — с ужасом глядя на свою же раскрытую выкидуху в моих трясущихся руках, выплёскивался гад. — Осталась у меня здесь одна связь от Вороны, он и сработал! — быстро выпалил урод и отпрянул, — Карман сработал, не бабку! Щипач он, Колёк его зовут. По имени Николай и кликуха у него Колёк!
Мне очень хотелось верить Мелентьеву, но почему-то не верилось. И я потянулся, чтобы опять залепить ему рот. Перед тем, как..
— Да жива она, говорю тебе! Я правду говорю! Жива! — визгливо замельтешил не на шутку перепуганный полкан. — Ты позвони ей, Корнеев! С ближайшего телефона и позвони! Хочешь, свяжи меня еще покрепче и сходи позвони! Ну куда я отсюда денусь! Свяжи, рот залепи и сходи! Клянусь тебе, жива она! Ну зачем мне она, эта карга старая, нужна?! Чтобы под вышак за нее идти?! — трясущийся московский мордовец неотрывно смотрел на остриё блестящего жала в моей руке. — Или в свою дежурку позвони и спроси, есть ли трупы баб по городу! — абсолютно здраво дал подсказку мне Аркадий, после которой я, таки поверил ему. Почти поверил.
Защелкнув нож обратно, я обессиленно опустился на пол и привалился к стене рядом с пленником. Боль из головы не уходила, но ужас от осознания непоправимой беды душу постепенно покидал. Если бы Пану покалечили или, чего хуже, убили, этот гад оправдывался бы как-то иначе. Или мне просто хотелось в это верить. Очень хотелось верить. Постепенно вспышка ярости и осознания беды, замещались другими мыслями.
Что делать с пришедшим меня убить Мелентьевым, я пока не решил. То, что от него надо избавляться и самым радикальным путём, я понимал. Но способа пока не придумал. Однако тянуть с этим никак нельзя. Опасно с этим затягивать. Может просто-напросто заявиться хозяйка квартиры и процесс снова выйдет из-под контроля и перестанет быть управляемым.
Я рылся в обувной коробке из-под каких-то импортных туфель, служившей Пане хранилищем медикаментов. Искал таблетки цитрамона, чтобы хоть как-то приглушить головную боль. В руки попался пузырёк с нембуталом. И разум сквозь боль дал подсказку. С ним, с этим пузырьком, я и направился к пленному посланнику министра.
Повернув его от стены к себе лицом, я присел перед ним. И поднес ему к глазам, без ресниц и бровей, найденную упаковку со снотворным.
— Вот, Мелентьев, это то единственное, что я могу для тебя сделать! Умрешь, как барин, с комфортом. Без ужаса в душе, и в глазах. Как девушка, покинутая возлюбленным.
Московский вымогатель и квартирный налетчик прекратил скулить, и разлепил свои воспалённые веки. Взгляд бандитствующего полковника оказался на удивление осмысленным и цепким. Похоже, что не я один умею симулировать страх и беспомощность.
— Чего это? — недоверчиво пробормотал, заподозривший очередной подвох с моей стороны, Аркадий Семенович, — Зачем? Не хочу я умирать! Отпусти меня, а, Корнеев?!
— Не отпущу. И ты это знаешь. Про таких, как ты я уже давным-давно всё понял, так что ты свои слова на меня попусту не трать! — я уже устал сидеть на кортах, — Ты лучше реши для себя, как умереть хочешь? С блаженной улыбкой или очень больно?
Полкан надолго задумался, а я, встав, вернулся к обувной коробке. Искать себе спасение от головной боли, которую он же мне, паскуда, и обеспечил. Как же всё-таки плохо, что на юрфаке не преподают клиническую фармакологию! Наверняка ведь, что-то из того, что я сейчас перебираю, могло бы мне помочь. Но ничего, кроме цитрамона, мной, к глубочайшему сожалению, не могло опознаться, как избавление от тиранящего голову страдания. А цитрамон я всё никак не находил и не находил.
— Чего ты хочешь? — послышалось за спиной, — Что тебе надо?
Пришлось опять прервать поиски и вернуться к роковому посланцу из Центрального аппарата МВД СССР. Боль была по-прежнему плохо переносимой и изматывающей. Но консенсус со злодеем-полковником на предмет его ухода, был для меня слишком важен. Только поэтому я прекратил раскопки и поплелся к своему дамнификанту.
— Совсем немного от тебя потребуется. Черканёшь пару строчек и всё. Умрешь с улыбкой на устах! — опять пообещал я легкой смерти защитнику граждан страны советов. — А, если не договоримся, то все твои заклятия, которыми ты мне грозился, на себе же испытаешь. Ты даже в этом не сомневайся, Мелентьев. С простреленными коленками, сука, подохнешь! И ты же сам понимаешь, что всё равно, то, что мне надо, ты всё равно напишешь! Просто твою писульку не при тебе найдут, а получат по почте. Ты поверь, простреленные суставы, это очень больно! Я бы и сам все подписал, если, не дай бог такое! — передернувшись, вспомнил я виденное в южных командировках.
Голова за эту внеплановую рефлексию сразу же отомстила дополнительным всплеском боли.
В слезящихся, но отражающих внутреннее состояние души, глазах коллеги я увидел, что его сомнения в моих обещаниях не так уж и велики. Значит, верит мне старший товарищ. Что ж, это хорошо. Удовольствия грязная работа мне и раньше не приносила. Я вообще не помню, чтобы она приносила кому-то удовольствие. Даже, когда за своих умученных товарищей, вояки из разведроты ответно и заживо пластали на фрагменты воинов ислама, радости на лицах разведчиков я не замечал. Удовлетворение от возвращения долгов, далеко не всегда сопровождается радостью. А тягостная необходимость, как в моем случае, тем более.
— Может, всё же отпустишь? — по опалённым распухшим щекам недруга начали скатываться слезы. С левой щеки они сразу капали на пол, а справа сначала накапливались у переносицы. — Всем, что есть… Матерью клянусь! Уеду и забуду про тебя! Отпусти! — полкан, кажется, по-настоящему утратил прежнюю духовитость.
Был бы я и впрямь двадцатилетним юнцом, я бы, может, и повелся на эти слезы. Теперь же, вполне допуская, что он в данный момент сам искренне верит в свои слова, я не пустил сострадание в душу. Потому что знал цену такому приступу глупого милосердия. Как только отлежится товарищ Мелентьев и едва он залижет свои раны, так снова придет по мою голову. И заодно за наследством от своего подельника. Которое он считает по праву своим. И даже, отдай я ему сейчас вожделенный сосуд со всем его содержимым, он всё равно придёт. Такой зверь не сможет не прийти. Не простит он мне этих вот своих ощущений. Никогда не простит
— Будешь писать? — вопросом на мольбу своего несостоявшегося убийцы холодно отреагировал я, — Нет у меня времени с тобой лясы точить. И выбора у меня тоже нет. У тебя он есть, а у меня нет. Будешь писать, тварь?
Мелентьев замолчал, а слезы у него потекли сильнее. Я понял, что возиться с ним мне уже не придется. Обшарив его карманы и не найдя искомого, пошел за ручкой и еще за бумагой. Которые потом останутся при нём. Выбрал из стакана на рабочем столе Паны карандаш и взял большой блокнот в клетку. Авторучки все были дорогие и слишком заметные. Не дай бог, вдруг спалиться на такой ерунде!
