Вздохнул.
— Нет, тут ты не прав, — сказал Пашка. — Папа жены — это важно. Тесть на хорошей должности — это залог благополучия твоей семьи.
Славка махнул рукой.
— Какой тесть? Пимочкина хорошая девчонка…
Аверин улыбнулся, будто что-то вспомнил.
— Она мне Тосю Кислицыну из «Девчат» напоминает, — сказал он.
— Совсем не похожа, — сказал Могильный.
— Я не про внешность говорю, — ответил Славка. — Светка такая же… шебутная. Я «Девчат» в прошлый раз ещё до армии смотрел. Если бы этот фильм снова показывали в кинотеатре — с удовольствием посмотрел бы снова.
Пашка пожал плечами.
— Так смотри на свою Тосю-Свету, — сказал он. — Хоть каждый день — всю жизнь. Кто тебе мешает? Ты у нас геройский парень. В количестве гирек на правильной чаше весов любому из нас фору дашь. Ольга говорит: девчонки говорят о тебе чаще, чем о других.
— Говорят… Слышал я о ком она говорит.
— Кто?
— Пимочкина, — сказал Слава. — Ты из-за своей Фролович вообще ничего вокруг не замечаешь. Герои сейчас не в моде, чтоб ты знал. Девчонкам теперь или смазливых Делонов подавай. Или…
Аверин замолчал, не договорив; снова взглянул на меня.
— Или кого? — спросил Могильный.
— Или вот таких, как Санёк.
Староста наклоном головы указал на меня.
Я видел, что он злится. И даже понимал причину его злости. В прошлой жизни меня бы тоже обидела и разозлила подобная ситуация: если бы мне (высокому, атлетично сложенному красавцу!) женщина предпочла какого-то мелкого и невзрачного субъекта. Странно, что Аверин ещё не пытался меня запугивать и «ставить на место» — я бы, вполне вероятно, именно так на его месте и поступил: никогда не страдал идеями всеобщего равенства и всепрощением.
Пашка посмотрел в мою сторону, оглядел меня с ног до головы — точно только сейчас впервые заметил.
— Сашок-то тут причём? — спросил он.
— При том! — сказал Аверин. — Светка кружит вокруг него с утра до вечера, как пчела над цветком. «Саша то, Саша это…» Только и слышу от неё: «Саша, Саша, Саша»!
Он скривил недовольную мину.
— Не обижайся Санёк, но у меня уже челюсти сводит, когда я слышу твоё имя — будто кислое яблоко надкусываю. И чем только ты привлёк её?! Ума не приложу!
— Дело попахивает дуэлью, — сказал Могильный.
Я видел, что Пашка пошутил.
Но Аверин в его словах шутку не заметил.
— А я бы и вызвал его! — сказал Славка. — Как тот Пушкин Дантеса. Если бы это хоть как-то помогло.
— Считаешь, не поможет? — спросил Павел.
Он постарался задать вопрос серьёзным тоном.
Но его глаза весело блестели.
— А!..
Староста всердцах отмахнулся.
— Только хуже станет, — сказал он. — Светка — она… не такая, как все. Говорю же: она особенная — не как та Королева. Заработаю у неё кучу гирек. Только не на ту чашу.
— Мужики, — сказал я. — Хочу внести ясность в вашу дискуссию. На руку и сердце Светланы Пимочкиной я не претендую. Совсем не претендую. И на её папу в горкоме — тоже. Хотя признаю: Пашка прав. Тесть-горкомовская шишка — это очень полезный атрибут семьи. Но я — пас. Честное слово. Уж лучше стану платить налог на бездетность.
Не уверен, что Аверин и Могильный поняли, о чём я им сообщил.
Потому что парни смотрели на меня с таким удивлением на лицах, будто я — внезапно заговорившая собака.
— Голос прорезался, — сказал Пашка.
— Ага, заговорил, — согласился с ним Слава. — Выздоровел?
— Всё нормально у меня с горлом, — признался я. — И было, и есть. Всё из-за той дурацкой гитары. Притворялся, чтобы меня не заставляли петь. Не люблю быть в центре внимания.
Аверин и Могильный взглянули друг на друга, потом вновь скрестили взгляды на моём лице.
— Обманывать товарищей — нехорошо, — сказал староста.
Я услышал в его голосе нотки обиды.
— Ни один товарищ от моих действий не пострадал, — сказал я. — Из-за этой вынужденной мистификации страдать приходилось только мне. Это в меня вливали всякую горячую гадость. Трижды язык обжог! А вкус гематогена уже преследует меня во сне.
— Славка бы с удовольствием оказался на твоём месте — не пожалел бы свой язык.
— И гематоген я люблю.
— Кто ж знал, что Пимочкина так отреагирует на мою болезнь.
Я развёл руками.
— Нет, значит: ты всё это время морочил нам голову? — сказал Могильный.
— Ну… простите, — сказал я.
— «Простите» не отделаешь, — заявил Пашка. — Будешь играть для нас на гитаре.
— Говорю же…
Могильный жестом заставил меня умолкнуть.
— Не здесь, не в колхозе, — сказал он. — Принесу гитару в общагу. Родители мне её на окончание школы подарили — взамен той, что разбил младший брат. Принесу, принесу! Всё равно она валяется у меня дома без дела. Будешь петь нам по вечерам Высоцкого. Ну и… что ты там ещё знаешь? Правильно говорю, Славка?
— Эээ… а что ты там говорил на счёт Светы Пимочкиной? — спросил Аверин.
— Я сказал, что не намереваюсь за ней ухаживать, — ответил я. — Тося Кислицына — не мой типаж. Если уж… кхм… то королеву. Ну, или Королеву. Но от дуэли не отказываюсь — из чисто спортивного интереса. Хоть на пистолях, хоть на шпагах. Так что жду ваших секундантов, товарищ Дантес.
— Иди ты… Но я вообще-то подразумевал, что Дантес — это ты.
— Ладно. Согласен. Дантес ведь победил.
— Тебе победа не светит, — сказал Слава. — Пистоли и шпаги ему подавай. Ты оружие-то в руках держал, студент? Дуэлянт…
— Хватит вам!.. — сказал Могильный. — Дуэли отменяются. Это буржуйское занятие. Советский человек доказывает свою правоту ударным трудом и дисциплиной.
Я улыбнулся его шутке.
Но Пашка, похоже, не шутил.
— Человек в космос полетел! — сказал он. — Скоро начнёт колонизировать другие планеты! А они тут из чулана достали дуэли — совсем с ума сошли.
Он покрутил пальцем у виска.
— Комсорг бы ваши слова точно не одобрила. Оба выслушали бы от неё, чем комсомолец отличается от капиталиста. Устроить вам такое счастье?
Он взглянул на Славку, потом на меня.
Улыбнулся. Ударил ладонью по стене вагона.
— Нет, вы бы видели свои лица, — сказал он. — Не бойтесь, парни, не брошу я вас на растерзание Пимочкиной. Тебе Аверин и вовсе не к лицу трусить. Ты ж смотрел в дула китайских автоматов! А тут — всего лишь девчонка. Успокойтесь. Так что вы там решили со Светкой?
— А что мы могли с ней решить? — спросил Слава. — Меня она как будто не замечает. Я на её весы уже столько гирек за последние дни выставил! Толку — никакого. Пока Санька рядом нет, то вроде и ничего так: улыбается, что-то рассказывает, слушает меня. А стоит ему появиться — всё, нету меня больше.
Пнул ногой кочан капусты.
— Предлагаю оставить Усика в этом вагоне, — сказал Могильный. — Пусть едет в Москву вместе с капустой. Доценту скажем: сбежал парень, не выдержал тягот колхозной жизни.
Аверин сплюнул через борт кузова.
— Не смешно, — сказал он.
— Полностью с тобой согласен, — сказал я.
— Скучные вы, не интересно с вами, — заявил Пашка. — Не цените вы хорошие идеи.
Он покачал головой.
— Тогда предлагаю разобраться: что есть в Усике такого, чего не хватает в тебе, Славка.
— Эээ… чего во мне нет? — спросил Аверин.
— Нет, на вид так… ты уж прости меня, Сашок, но это в тебе много недостаёт. Хлипковат ты, но это пройдёт: откормим. Может, и подрастёшь ещё; хоть на пару сантиметров. А Славка — уже сейчас парень хоть куда. Пусть и не такой красивый, как я.
— Тоже мне — Ален Делон!
— Не обо мне сейчас речь, — сказал Могильный. — Лучше подумай, Слава: что Светка нашла в Усике, чего не увидела в тебе?
— Что?
Парни принялись меня разглядывать.
— Горло у меня больное, — сказал я.
— Эээ… не ври.
— Она так считает.
— И что с того? — спросил Пашка.
— Есть девчонки, которым нравится испытывать жалость: к щеночкам, к больным, к мужчинам, — сказал я. — Света Пимочкина одна из них. Ей нравится меня жалеть.
