— Нельзя здесь, под знаком.
Не купился я на стандартный подвох. Знаем, плавали. Правда, это на экзаменах чаще: провоцируют на нарушение правил, потом замечание делают. Пару раз еще Авдеев пытался меня на такой фигне поймать — то через двойную сплошную поехать, то с крайнего левого ряда направо повернуть. Долго ездили, больше часа. Когда вернулись и я припарковался на том же месте, где мы встретились, инструктор вздохнул:
— Ну, навыки есть, правила знаешь. Но сам понимаешь, посещать надо... Хотя смотря по обстоятельствам, — заметно веселее сказал он, когда две купюры по двадцать пять рублей внезапно появились в поле его зрения. — Теорию сдашь?
— Да я столько не выпью, чтобы забыть, — ответил я. — В любое время и в любом состоянии.
— Ладно, как тебя? — Авдеев достал из кармана записную книжку. — На занятия можешь не ходить. Первые полтора месяца. Телефончик мой запиши, созвонимся, уточним детали перед экзаменами в ГАИ.
Второй полтинник я решил сейчас не отдавать. Время терпит. А через полтора месяца я его еще раз навещу, чтобы не забывал.
* * *
Ну всё, теперь к Давиду, за Кузьмой, которого он приютил у себя на время отсутствия. Заодно, как говорит незабвенный старший фельдшер Галина Васильевна, пизжиков выписать. Ибо инициатор должен получить сполна от своих действий.
Ашхацава ждал меня с известиями из деканата. Небось, уже извелся весь. По его подсчетам, меня там уже часа три держат в коленно-локтевой позиции. Про курсы водителей я ему, естественно, не сообщал. Зашел по дороге в гастроном, взял пивка пару бутылочек: посидим, пообщаемся.
Дава и вправду горел от нетерпения. Странное дело, он даже за свое вероятное отчисление не так переживал. Чует кошка, чье мясо съела. Впрочем, настоящего кошака предъявили во всей красе, спящего и с набитым брюхом.
— Привет, ну что там в деканате было? — нетерпеливо спросил он, едва я захлопнул дверь.
— Херово всё, — сказал я, стаскивая ботинок. — Некто Пилипчук, старший препод с общей гигиены, пожаловался, что я организовал видеосалон, где показываю антисоветчину и порнуху.
— Ну ничего себе! — воскликнул абхаз и добавил что-то вдохновенное на родном языке, мало похожее по интонации на пожелания долгих лет и здоровья. — Только Пилипчук — это баба. Помнишь, из соседней двери выглядывала?
— Помню. Интересно, откуда эта грымза высосала антисоветчину?
— Чтобы труднее отмазаться было, зачем же еще. Она же молодость провела среди газет с призывами покарать банду наймитов капитала и бешеных псов империализма. Объяснительную писал? Кому?
— Клочкову, — вздохнул я. — Написал, что в свободное время ничем предосудительным не занимался.
— И всё? — удивился Давид. Выражение лица у него было как у того комика, который спрашивал «А что, так можно было?».
— Конечно. Чем меньше подробностей, тем лучше. Придраться не к чему. Но на словах я Клочкову сказал, что да, кино смотрели. «Апокалипсис сегодня», «Рокки» и «Челюсти». Дай открывашку, на кухне в среднем ящике, — я достал из атташе-кейса пиво. — Смотри, раз ты народ привел, на тебе теперь задача всех обзвонить, переговорить и согласовать. Чтобы в случае расспросов все говорили одинаково. Сам понимаешь, в институте не удержится никто, если дело запустят.
— А что сделаешь, — Ашхацава тяжело вздохнул и глотнул пиво из горлышка. — Понимаю, что накосячил. Обзвоню сейчас всех, конечно же. И какая же сука сдала нас?
— Может просто бла-бла неосторожное, девки трепались в женском туалете, препод услышала... Или точно под дверью дежурила.
— Ну я им! — «князь» сжал кулаки.
Я не стал говорить Давиду, что кляуза на меня одного. Пусть постарается, в следующий раз головой думать будет, а не чем обычно. Впрочем, хрена с два им, а не следующий раз. Такой хоккей нам не нужен. Я из своей квартиры проходной двор устраивать не планирую. В пешее путешествие по известному адресу идут все без исключения. Нет, исключение есть. Для лучших друзей и любимых женщин.
Что-то я завелся. Понятно, что ступил, мозги на гулянке порастерял. Всё равно это уже случилось. Так что переживать? Будут проблемы — постараюсь решить. А прошлое изменить уже не получится. В следующий раз тоже головой думать буду. Вот как про гражданку Пилипчук. Хочется кляузнице что-нибудь такое сотворить, чтобы навсегда варежку прикрыла.
* * *
Хорошо быть кисою. Кузька так и не проснулся, ему пофиг было перемещение на какую-то ветошь в картонную коробку из-под обуви, в которой его и сюда привезли, и транспортировка этой тары в авоське в метро. Открыв дома крышку, я даже побеспокоился, не случилось ли чего с мохнатым товарищем, но тот вдруг широко распахнул глаза, потянулся и мяукнул. «Жрать давай, чего вылупился?» — послал он мне мощный телепатический сигнал, подкрепляемый весьма требовательными воплями.
— Молчи уже, гад, — шикнул я на него, — а то Пилипчук еще жалобу напишет, что я над животными издеваюсь. Сырок будешь? Соглашайся, у меня всё равно больше ни хрена нет.
Давид его голодом морил, что ли? Да нет же, пузо барабаном было, налопался. Куда в него влезла половинка стограммового сырка за четырнадцать копеек, я не знаю. Глядя на чавкающую и сурово урчащую животину, я и сам подумал, что неплохо бы перекусить, а то абхазский князь ни хрена не предложил. А после пива меня на еду пробивает очень сильно. Но готовить не хочется ни грамма. Разленился я на цековских харчах, всё готовенькое и на выбор. На обратном пути один раз всего в вагон-ресторан сходили за полтора дня.
Решено, позвоню Елене, пусть мечет мамину еду на стол, выезжаю. Вещи потом разберу, ничего с ними не случится, не протухнут. Блин, монтажники придут телефон устанавливать только на следующей неделе. Придется обуваться и снова идти на улицу.
Хочешь рассмешить бога — поделись с ним своими планами. Лена сняла трубку, будто ждала у телефона.
— Слушай, хорошо, что ты позвонил. А я хотела записку тебе писать. Мне бежать надо! — выпалила в трубку Томилина.
— А что случилось? — спросил я. — Это связано с твоим серьезным разговором?
— Нет, просто у Нади Бибиковой, ну ты должен помнить ее, она у меня в гостях была, свекровь, Анна Семеновна, заболела, в больницу положили. Муж ее, Володя, в командировке, а с девочкой ее посидеть надо, четыре годика всего, я оттуда на работу сразу завтра...
К концу рассказа я уже слабо понимал перипетии страданий четырехлетней свекрови, которая уехала в командировку. Зато до меня дошло то обстоятельство, что покушать на халяву не получится. А разговор про что-то важное Лена перенесла на завтра. Точно не про беременность. Ближе к платью, скорее всего. Пойду в магазин, куплю хлеба, кефира, колбасы и прочих стратегически важных в жизни каждого холостяка продуктов. И еще всем назло пачку пельменей, сварю, съем единолично.
* * *
— Панов, что ты думаешь насчет Жигулей?
— Ты про пивбар? После работы можно съездить, креветочек поесть. Я «за».
— Дурак, про машину.
Я страдальчески посмотрел в потолок, потом на Лебензона, который на врачебной конференции разносил шестую бригаду за пропущенный инфаркт. Потому что по рекомендации скорой клиент побрел в поликлинику, где чуть не окочурился, сидя в очереди к терапевту. Главврач метал громы и молнии не только на проштрафившихся врачей, но и на весь коллектив в целом. На его лице застыла кислое выражение, будто съел сразу пару лимонов. Физиономия Ароныча сильно диссонировала с жизнерадостным настроем Томилиной, которая для галочки задала мне вопросы про каникулы и тут же начала на ухо рассказывать про знакомого, который продает вазовскую трешку.
— Ты же сам мне советовал купить машину!
— Советовал, — послушно согласился я.
— У моей подружки отец продает годовалую.
— А права у тебя есть? Курсы не две недели, побольше.
— Есть, сдала... с третьего раза... два года назад еще.
— Родителям что скажешь? Машину не спрячешь в книжку.
