— Тогда нам нужно выяснить, кого последнего она принимала два дня назад, — задумчиво протянула я. — А больше под кроватью ничего нет?
— Пыль одна в три слоя, — отмахнулся пристав и полез в тумбу. — Госпожа Немировская себя уборкой утруждать не привыкла.
Полки оказались пусты. Под матрасом тоже ничего не обнаружилось. Я даже под подоконником проверила, все щели там истыкала, но кроме впавших в зимнюю спячку парочки усатых тараканов не нашла ничего.
— Как странно, — задумчиво протянула я, садясь на разворошенную Ермаковым кровать, пока сам пристав щупал деревянный пол, надеясь найти подвижные доски, охранявшие тайник. — Комната совсем неживая, а ведь здесь Алевтина Максимовна проводила очень много времени. Но ни вещей ее, ни картины какой на стене. У Наины Олеговны повеселее было.
— Не имела необходимости? — предположил Гордей.
— Не скажите. Она в первую очередь женщина. А мы, женщины обживаем любое место, где задерживаемся дольше пары часов. Хоть заколка в шкафу. Хоть, книга на полке. Кстати, очень странно, что здесь нет ни одной полки.
Поднявшись, я подошла к стене и пощупала. Затем постучала кулаком. Ничего.
— Полагаете, убиенная была из шпионок? — хмыкнул пристав.
— Она была проституткой, а значит женщиной с крепкими нервами и готовой ко всему, — пожала я плечам и продолжила обстукивать стены.
Звук изменился, когда я приблизилась к окну. И обои в этом месте имели неровный край. Потянув за него, я увидела потрескавшуюся доску. Отошла она без проблем, демонстрируя небольшое углубление, в котором лежали свернутые в трубочку рубли и завернутая в кожу записная книжка с вырванными страницами.
— Бинго! — подпрыгнула я, резко обернулась, чтобы похвастаться находкой перед Гордеем, и уткнулась носом в его грудь.
Оказалось, мужчина, заинтересовавшись моими действиями, успел подойти почти вплотную и сейчас, удивленно приподняв правую бровь, взирал на найденный клад.
— Вы страшная барышня, Софья Алексеевна.
— Это почему же?
— Не только умны, но и чертовски удачливы.
— В криминалистике нет такого понятия, как удача, — лекторским тоном заметила я. — Здесь все решает логика.
— Снова ваши немецкие журнальчики?
— Они самые.
Мужчина забрал у меня из рук записную книжку. На деньги даже не обратил внимание.
— Чтение, конечно, занимательное, но что стряслось с Шекспиром и Дюма?
Я развела руками.
— Они умерли.
Хмыкнув, пристав открыл записную книжку и, как я до него, принялся ее листать. А закончив, выругался про себя и бросил на кровать.
— Бесполезная находка. Половина листов вырваны, остальные — пусты. Полагаю, Алевтина Максимовна книжицей не пользовалась…
— Или убийца нас опередил.
Гордей кивнул на две свернутые сторублевые банкноты, которые я вернула обратно в тайник.
— Чего ж он «катеринки» [3] с собой не прихватил?
— Может, торопился? Или спугнули? — предположила я, потянувшись за блокнотом. Под обложкой ничего не спрятано. Зато меня привлекли продавленные полосы на первой, после вырванных, странице. — Гордей Назарович, а не могли бы вы попросить у местных девушек темный воск? Думаю, вам не откажут.
Ермаков нахмурился.
Он явно не привык исполнять по первому слову просьбы непонятных барышень. Но, видимо, что-то надумал, открыл дверь и вышел. До уха донесся его командирский голос:
— Паренек, ходь сюды!
Пока Гордей отсутствовал, я еще раз проверила старенький матрас. Затем заправила постель. Вернулась к тайнику и прикрыла его доской. Будто нас здесь и не было.
Пристав вернулся быстро. В комнату проходить не стал, лишь развел руками.
— Нет у них темного. Свеча не подойдет?
— К сожалению, нет, — покачала я головой и тут же вспомнила. — Гордей Назарович, кажется, я видела у вас карандаш? С ним, конечно, не так эффективно. Но на безрыбье…
Он вытащил из кармана небольшую записную книжку, вытянул из нее карандаш и протянул мне. Затем прислонился спиной к стене и, скрестив руки на широкой груди, внимательно следил, как я натираю страницу.
Когда на бумаге проступили первые отчетливые буквы, мое сердце сделало кульбит и забилось быстрее. А закончив, я едва не закричала от восторга. Сдержало лишь присутствие Гордея.
Медленно переведя дыхание, я повернулась к нему и протянула блокнот.
— Кажется, тут какой-то список.
— Ломпасов, Пуэр… Тичиков, — на последней фамилии, Ермаков удивленно присвистнут и приподнял правую бровь.
— Знаете его?
Судя по хитрому прищуру, его позабавил мой вопрос.
— Я удивлен, что вам эта фамилия не знакома, Софья Алексеевна. Евлампий Евсеевич Тичиков не последний человек в Китеже. Знатный купец и промышленник, владеющий золотодобывающими рудниками в Сибири. Женат на дворянке хорошего рода. Вы должны были посещать их приемы.
Черт!
— Вполне возможно, что посещала. Я просто… не помню.
— И такое случается? — усмехнулся он.
— Помните, я рассказывала вам, что ударилась головой? — Гордей насупился и кивнул. — После этого я полностью потеряла память. Врач поставил диагноз — амнезия. Если не верите, поговорите с ним или с моей тетушкой. Они все подтвердят.
— Ну почему же, верю.
Как ни странно, но ни в его взгляде, ни в тембре голоса я сейчас насмешки не чувствовала. Либо действительно верил, либо умело скрывал.
Посчитав это неважным, я вернулась к делу.
— А Ломпасова и Пуэра вы тоже знаете?
— Впервые слышу. Но ничего, скоро узнаем. И начнем с господина Пуэра.
— Почему?
— Взгляните.
Гордей поднес ко мне записную книжку и ткнул пальцем на значок рядом с фамилией.
— Сердечко? — протянула я и подняла на пристава удивленный взгляд. — Любовный интерес?
— Похоже, что так, — пожал он плечами. — Сегодня поздно уже с визитами наведываться. К завтрему узнаю адреса и обойду по очереди.
— Ну уж нет, я с вами!
Ермаков весело хмыкнул.
— Почему-то не сомневался.
[1] Филер — агент охранного отделения или уголовно-сыскной полиции, в обязанности которого входили проведение наружного наблюдения и негласный сбор информации о лицах, представляющих интерес.
[2] Сифилис
[3] Сторублевые купюры, на которых была изображена Екатерина Великая
Глава 8
Где не все болезни от нервов
— Совсем-то вы барышня себя не бережете, — причитая, носилась вокруг меня Глаша. — Были тростиночкой, стали былиночкой… Скушайте калачик, токмо для вас пекла. С пылу, с жару.
— Спасибо, — улыбнулась я ей, с радостью вгрызаясь в теплое угощение, чей вид, после пропущенного вчера ужина, вызывал обильное слюноотделение.
Стол с утра, как обычно это бывает в доме Инессы Ивановны, поражал разнообразием. Тут тебе и кулебяка с красной рыбой, и яйца жареные, и салат мясной. Все наисвежайшее, а не загодя приготовленное. От чего закрадывалось сомнение, что Глаша не робот и спит по ночам.
— Права Глаша, — подала голос присоединившаяся к завтраку тетушка. — С этой амнéзией ты сама на себя не походишь, Сонечка. Жизнью кипиш, как самовар. А бледнющая… только синцы под глазами. Смотреть больно.
— Спала плохо, — виновато вздохнула я и потянулась к пирогу.
Врать тетушке не хотелось. Но и всей правды сказать я тоже не могла. Где такое видано, в этом временном отрезке, чтобы молодая девица, вместо планов на семейную жизнь, по ночам список с подозреваемыми в убийстве составляла?
Не скажу, что он был велик. Всего-то три фамилии. Те самые, из записной книжки убиенной Алевтины Максимовны. Ныне призрачной дамы, что сейчас носилась по гостиной, изнывая от скуки.
— Сонечка, ежели ты до сей поры на вдовую графиню гневаешься — брось. Не дело это. Матушка твоя добрейшая из женщин была. Лешенька в ней души не чаял. А что другие об них плетут, то на их совести и останется.
— Нет, Инесса Ивановна, дело не в графине Бабишевой, — отмахнулась я. — Ее слова меня не задели. Но признаюсь, мне стало обидно за вас. Моя мать приходилась вам сестрой, а тут такие резкие слова в ее адрес…
