Никакие уступки власти уже не удовлетворяли думских лидеров, желавших безраздельной и ничем не ограниченной власти. Всякий орган власти, всякий министр подвергался травле и самым безумным обвинениям. Со страниц думской и оппозиционной прессы эти настроения проникали в массы, проникали в войска на фронте. Результатом чего стало тревожное настроение в армии. Под давлением Государственной думы министры менялись с такой скоростью, что это явление получило название «министерской чехарды».
К 1917 году Родзянко стал одним из самых публичных политиков. Без его участия не обходилось ни одно крупное событие, мероприятие или торжество. И ни одна манифестация. Как вспоминала его супруга: «Он положительно один для борьбы со всеми темными силами, и все напуганные обыватели, начиная с великих князей, обращаются к нему за советами или с вопросом: когда будет революция?»
В столичных салонах царило убеждение, что во главе заговора стояли Родзянко и британский посол Бьюкенен, и что сам переворот будет осуществлен офицерами лейб-гвардии по примеру государственных переворотов прошлого.
И если вопрос о насильственной смене власти уже созрел во многих умах, то методы переворота еще не были определены всеми участниками заговора. Точнее, центров заговоров было несколько.
Начальник Петроградского охранного отделения генерал Глобачев докладывал 6 января 1917 г.: «Первую из этих групп составляют руководящие “дельцы” парламентского прогрессивного блока, возглавляемые перешедшим в оппозицию и упорно стремящимся “к премьерству” председателем Государственной думы, камергером Родзянко… Во главе второй группы, действующей пока законспирированно и стремящейся во что бы то ни стало выхватить будущую добычу из рук представителей думской оппозиции, стоят не менее жаждущие власти А. И. Гучков, князь Львов, С. Н. Третьяков, А И. Коновалов, М. М. Федоров и некоторые другие», и что эта вторая группа, «скрывая до поры до времени свои истинные замыслы, самым усердным образом идет навстречу первой».
В начале января 1917 года на квартире председателя русского парламента собрались заговорщики. Военных представлял генерал Крымов, который от имени генералов требовал от Государственной думы осуществить переворот, который поддержит армия. В качестве примера решимости армии был процитирован генерал Брусилов, который заявил: «Если придется выбирать между царем и Россией – я пойду за Россией».
Однако Родзянко мыслил себе переворот исключительно как военный, в то время как сам он рассчитывал извлечь из него максимальную выгоду, ничем особо не рискуя. Будучи осторожным политиком, он до самого конца рассчитывал оставаться в стороне от возможных проблем со стороны царя: «Я никогда не пойду на переворот… я присягал… прошу вас об этом в моем доме не говорить… Если армия может добиться отречения, пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждением, а не насилием».
Но и военные не хотели таскать из огня каштаны для Родзянко.
Следует отметить, что если генеральский заговор в основном ограничивался желанием сместить конкретного царя и, возможно, установить конституционную монархию, то желанием Родзянко было увеличить вес Государственной думы (и свой, соответственно) до максимума, то есть упразднить монархию и установить в России парламентскую республику.
Участники заговора не доверяли друг другу и всячески стремились переиграть. Так, например, генерал Алексеев предлагал царю проект установления военной диктатуры в стране как единственную возможность наведения порядка, в то время как Родзянко, в качестве рецепта от всех бед, продвигал идею «ответственного министерства» с главой правительства, наделенным обширными полномочиями, которого в свою очередь избирает парламент. Его в этом поддерживали Гучков, Некрасов, Львов и Керенский, игравшие, однако, в свои игры.
Также не было единства в методике переворота. Группа Родзянко предлагала инсценировку народных волнений в столице, в результате которых к зданию Государственной думы должна была явиться «революционная общественность» и потребовать от Думы взять власть в свои руки. Гучков позднее вспоминал их рассуждения: «После стихийной анархии и уличных волнений настанет момент организации новой власти, и тут придет наш черед, как людей государственного опыта, которые, очевидно, будут призваны к управлению страной». Однако сам Гучков считал: «Мне кажется, господа, что мы ошибаемся, когда предполагаем, что какие-то одни силы выполнят революционное действие, а какие-то другие будут призваны для создания верховной власти. Я боюсь, что те, кто будет делать революцию, сами станут во главе этой революции».
Группа Гучкова предлагала осуществить чисто дворцовый переворот, который поддержат одна или две воинские части в Питере. В частности, рассматривалась возможность захвата царя с целью принуждения его к отречению. В качестве вариантов были предложены захват Николая II в Царском Селе, в Петергофе или в Ставке. Но все три варианта были сопряжены с большим риском, что в любом из этих мест царь найдет достаточное количество верных войск для подавления мятежа. В связи с этим самым верным вариантом был признан вариант с захватом царского поезда в дороге между Могилевом и Петроградом, для чего было выяснено, какие воинские части находятся на этом маршруте, после чего с их личным составом была начата аккуратная работа.
Также Родзянко с большим успехом провел работу с братом императора – великим князем Михаилом Александровичем. Благородный и романтичный Михаил легко поддавался влиянию окружающих, чем и воспользовался Родзянко, пытаясь через брата повлиять на царя в требовании новых уступок и назначения себя любимого главой правительства. Кроме того, заговорщиками Михаил Александрович рассматривался в качестве возможного послушного регента при малолетнем Алексее.
Получив информацию о готовящихся 14 февраля беспорядках, министр внутренних дел Протопопов приказал арестовать организаторов манифестации. Одновременно император вывел столицу из подчинения генералу Рузскому и назначил отдельное управление во главе с генералом Хабаловым. Эти решения породили панику в рядах заговорщиков, что их заговор раскрыт, и они решили действовать, не дожидаясь более решительных мер со стороны Николая Второго.
Родзянко добился аудиенции у государя и, после чтения по бумаге длиной речи о настроениях в обществе, заявил: «Ваше величество, нужно же принять какие-либо меры. Я указываю здесь на эти меры; что же вы, хотите во время войны потрясти страну революцией?» На что получил холодный ответ: «Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроений Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как в прошлый раз, она будет распущена». В ответ Родзянко заявил: «Я считаю своим долгом, государь, высказать вам свое убеждение, что этот доклад мой у вас последний… Потому что не пройдет трех недель, как вспыхнет революция».
И вот, словно по мановению волшебной палочки, 23 февраля сразу на нескольких заводах вспыхивает забастовка. В толпе снуют какие-то темные личности, и пожаром ширятся слухи: «В Питере нет хлеба», «Хлеб больше не привозят», «Грядет голод», «Запасайся мукой, православные!» Возбужденная толпа выметает все запасы продовольствия из лавок. Генерал Хабалов расклеивает по столице обращение, в котором сообщает, что хлеба в столице достаточно. Но слухи становятся все страшнее и обрастают новыми подробностями. Из толпы некие люди начинают бросать камни в полицию. Полиция не отвечает, не имея приказа. А приказа все нет, все начальники заняты – идут беспрерывные совещания. Никто не хочет брать на себя ответственность и выполнять грязную работу.
25 февраля в арсенале никому не знакомых, но хорошо организованных личностей камни сменяются бомбами и револьверами. Один полицейский ранен, другой убит. Войска томятся в ожидании какого-нибудь приказа, но приказа нет. Наверху идут совещания. Обсуждают вопрос – как отреагируют союзники на открытие огня по мятежникам и что скажут в столицах цивилизованного мира о жертвах среди мирного населения? И стоит ли уже информировать императора о беспорядках, или само все рассосется? Тем временем среди солдат снуют подозрительные личности и о чем-то говорят…
