не думали.
Сколько я ни старался, но не мог подметить в их спокойных чертах ни малейшего следа тревоги, опасения или даже вообще какого бы то ни было волнения. Только когда где-нибудь в стороне раздавался подозрительный шорох, все четверо, как по команде, поворачивали головы по направлению шума и с минуту чутко прислушивались.
До полудня мы спешно ехали без остановки и без всяких приключений. Лишь однажды мы заметили вдалеке какого-то татарина и быстро юркнули в кусты, где и затаились, пока тот не скрылся. Пока все шло по плану. По хитроумному лабиринту мы шли, как призраки, не оставив за собой никаких следов.
Когда солнце стало на полдень, решено было сделать привал. Кстати, и место нам попалось как нельзя более удобное: небольшая балка, со всех сторон закрытая кустистыми склонами и заросшая на дне густой травой, по которой, журча и сверкая, протекал холодный ручеек.
Стреножив коней и пустив их на траву, казаки развязали свои торбы и, достав из них куски жесткого, как камень, овечьего сыра, хлеб и несколько штук молодых огурцов, принялись неторопливо и методично закусывать, изредка перебрасываясь между собой короткими, отрывистыми фразами.
Я, хотя от волнения не чувствовал голода, но помня мудрое правило, гласящее, что в походе надо закусывать и спать не тогда, когда хочется, а когда время позволяет, — тоже завтракал, сидя в стороне на камне, жмурясь от солнца, словно сытый кот.
После обеда, пока все собирались, я еще раз переговорил с Бирюковым.
— Как думаешь, за два дня мы с дорогой управимся? — спросил я урядника.
Бирюков угрюмо насупился.
— Да как сказать, все от коней зависит, — мрачно проворчал он . — Ежели кони не сдадут и никакой задержки в пути не будет, то завтра поздно к вечеру у "Разоренного села" будем. Там и заночевать можем. А рано утром встретимся с болгарином у урочища.
— Ну а как думаешь, урядник, — полюбопытствовал я, — проедем мы благополучно или нет?
— Это уж, ваше благородие, все от Бога зависит. Он один, Царь небесный, знает что будет. Будет Его милость к нам — проедем, а нет — ничего не поделаешь. Во всяком разе, думаю, что нам надо куда как осторожными быть. Все равно как лисица на облаве таится, чтобы и нос, и уши, и все прочее по ветру держать, потому надо правду говорить — опасное дело мы затеяли, на редкость опасное.
Урядник замер на секунду и продолжил после мимолетной паузы:
— Но человек я старый, пожил уже достаточно, все равно скоро так ли, иначе, а умирать мне придется, стало быть, и опасаться мне особенных причин нет. Тем более, что под Браиловым у меня сына убили. Последнего. Три сына у меня было, и ни одного не осталось. Старшего-то давно убили. Еще при атамане Платове, когда мы французов замиряли. Другой тоже, лет пять тому назад, изволите знать, на Кубанской линии голову сложил. Теперь вот третий при штурме сгинул. Говорят, в самое сердце ему пуля угодила, даже и не крикнул… Вот дело-то какое, остались мы теперь со старухой круглыми сиротами на старости лет.
— Соболезную, держись, отец! — только и смог сказать я в ответ на эту печальную историю.
Чем дальше подвигались казаки, тем внимательней и зорче становились они, чутко прислушиваясь к каждому шороху, ко всякому долетавшему до них звуку. Бирюков, как самый опытный, ехал далеко впереди, держа наготове пистолет и весь превратившись в слух и зрение. Теперь, когда дело требовало от него всего его внимания, он на время как бы забыл о своей утрате; только где-то там, в глубине его сердца, не перестающей болью ныла и болела свежая, раскрытая рана.
Время от времени, где было удобно, один из казаков слезал с коня и с ловкостью ящерицы, проворно и без всякого шума, взбирался на ближайший пригорок, лежа, осторожно выглядывая из-за камней, зорко осматривал окрестность, выслеживая, нет ли где поблизости татар или пастухов с их огромными стадами овец. Однажды такой дозорный заметил татарский отряд и мы выжидали пока он не скроется из вида.
— Ты говоришь, человек двадцать? — переспросил Бирюков, внимательно выслушавший слова дозорного. — И со значком? Ну, стало быть, это не простые разбойники, а ополчение из сипахов, чтоб им лихоманка обрушилась на их бритые головы! Им нас догнать и прирезать - как воды попить. Уж такой это народ несуразный. Иному башку почитай что пополам разрубишь, а он все свое твердит: "Алла, алла" — и кинжалом тебя достать норовит. Никакого ж резона во внимание не принимают. Ишь, расползлись, окаянные, по всей округе, словно тараканов выморозило их. Хорошо, что мы в ту сторону не поехали, как раз бы в лапы им угодили.
— Да уж просторно тут, как медведю на облаве, — добавил от себя один из рядовых казаков, — и впереди враг, и позади враг, да и с боков его ожидай, одно слово — кругом. Одначе нечего зря время-то проводить, погоняй, товарищи. Стоя-то далеко не уйдешь.
— Трогай, - решил я.
Все молча двинулись дальше.
Приближалась ночь. Солнце быстро склонялось за далекий горизонт. Вечерние тени широкими полосами поползли по склонам холмов. Надо было позаботиться об удобном, а главное дело, скрытном ночлеге. Продолжать путь ночью, по малознакомым тропинкам, было крайне рискованно, как раз сослепу на какой-нибудь аул наткнешься.
Тогда беда. В каждом ауле собак тьма-тьмущая, и такие это проклятые звери чуткие, за несколько верст слышат. И эти сторожевые собаки – непредсказуемы, шумят и часто не на тех нападают. Как зальются сотнями голосов — мертвых подымут, того и гляди, на наш след наведут.
Наконец, мы забились в глубину какой-то рощицы, расположившись среди высоких кустов. Место это было пустынным и для скрытных дел вполне подходящим. Быстро надвинувшаяся южная ночь властно вступила в свои права.
Вдалеке зажглись огни какого-то аула. Видно было что там люди не спят. Готовятся к битвам. Иной ружье чистит, новый кремень ввинчивает, другой кинжал точит, шашку налаживает, а сам загодя считает, сколько он нас, по его разумению , стало быть, гяуров, этой самой шашкой насмерть зарубит.
В мечтах выходит будто и много, а посмотришь, месяцев через шесть-семь, а может быть,
