Только Василий Иваныч сидел за столом и прилежно что-то черкал в своём блокнотике с Жириновским на обложке. Ну, как сказать, я долго пытался понять, что он там пишет и зачем. Неужели конспектирует? Но как-то сел рядом и увидел, что он рисует или косички в клетках, как Толян, или голых женщин, не очень умело, зато с очень большой грудью. А Якут сидел в сторонке, у кадки с деревом, потирая щёку — у него утром заболел зуб.
— Что у нас по текучке? — спросил Шухов, сурово посмотрел на нас.
Когда в отсутствие шефа совещание проводил Сафин, тот всегда был в курсе обстановки за сутки и знал, что делается по темнухам (или глухарям, как их привыкли называть в сериалах), и спрашивал по делу, кто что нарыл, кто что собирается делать, и говорил, над чем надо ускориться, кого отработать и опросить.
Шухов же обстановкой не владел.
— Занимаемся, Петрович, — свойским тоном сказал Устинов и сделал последний штрих ручкой, после чего закрыл блокнот. — Всем сразу занимаемся.
— Знаю я, как вы занимаетесь, — пробурчал Шухов, медленно оглядывая всех. — Ни***я не работаете, мужики! Только водку жрать можете! Вот я в прокуратуре был вчера…
— Там же новый прокурор приехал, — добавил Сафин и потёр веки. — Назначили недавно.
— Ага, его видел. Из Якутии приехал. Он и сам якут, и сейчас своих оттуда привезёт и поставит их на все должности начальственные, остальных выдавит. И так в ГАИ одни якуты и буряты, теперь и в прокуратуре будут одни я…
Шухов замер, когда повернулся в угол к дереву и заметил суровый взгляд сидящего рядом с ним Филиппова. Только через пару секунд продолжил, вытерев лоб:
— Ну, Сергеич, короче, это, повидал я его, познакомился, спец грамотный, сработаемся.
— Посмотрим, — мрачно произнёс Якут.
— Всё, закончили, — Шухов хлопнул по столу и поднялся, а мы потянулись к выходу. — За работу. И по этому делу с Пушковым, Руслан, до обеда мне весь расклад дай.
Мы вышли, кто-то закуривал прямо в коридоре. Опера, перешучиваясь или матерясь между собой, побрели по своим кабинетам.
— У тебя там дельце одно есть, Пашка, — Филиппов догнал меня в коридоре. — Серьёзное, но мы с Васькой думаем, тебе на нём можно себя показать. Считай это экзаменом, студент, — Якут хмыкнул. — Но если что — звони в отдел.
— Благодарю, Сергеич, — уважительно произнёс я, и он кивнул, а потом пошёл по своим делам, держа под мышкой толстую папку. У него-то дел невпроворот, ещё и зуб болит, но он вот со мной возится.
Я напомнил Толику про больницу, а сам отправился на улицу, где нас уже ждала милицейская «шестёрка». Сегодня с нами опять Степаныч. Шофёр стоял у машины и травил анекдоты криминалисту Кириллу, сидящему внутри. Тот что-то искал в своей сумке. Рядом на полу стоял массивный криминалистический чемодан.
— Вот, короче, новый русский этот руку сломал, приходит к врачу. Тот ему говорит, у вас перелом, надо накладывать гипс. А новый русский такой в ответ: братан, какой гипс? Клади мрамор, я плачу! Ах-ха, прикинь? Мрамор, говорит, я плачу!
— Ага, — Кирилл вежливо хмыкнул и повернулся ко мне. Вид сразу стал мрачнее, как и голос. Он вкрадчиво спросил: — Паха, а Устинов поедет?
— А что такое?
— Да вот вчера с депо приехал, — он начал размахивать левой рукой, а правой подтянул к себе сумку. — Думаю, чё сумка такая тяжёлая стала. Здесь уже в гараже вылезаю, смотрю, а там…
Кирилл показал рукой в сторону выхода. Там, рядом с «облысевшей» метлой, у которой был кривой, покрытый корой черенок, лежала ржавая тормозная колодка от тепловоза, отполированная с внутренней стороны буквально в зеркало. Не та, которая стала уликой, а другая, которую Устинов заботливо упаковал в газетку, судя по обрывкам бумаги внизу, чтобы ничего не измазала, и положил в сумку Кирилла. И почему-то я ни капли не удивлён.
— Это же Устинов сделал? — спросил у меня Кирилл с подозрением. — Его почерк. Ох, попадётся он мне…
— Да ну, чтобы Василий Иваныч, да такой ерундой маялся, — «отмазал» я Устинова. — На железке, Кирюха, такие кадры порой работают, что надо следить в оба. Ты, наверное, опять сумку бросил у прохода, они тебе и упаковали подарочек.
— А, ну может быть, — тот не стал долго сомневаться.
— Хоть мазута не налили. Ладно, погнали. Деда и в квартире, говоришь, могли порешить? Поищем следы крови. Участковый туда сам подтянется.
Вряд ли бы чёрные риэлторы решили избавиться от деда прямо в квартире, скорее всего, они добились подписи от него, взяли себе денежки и вывезли несчастного в лесок. Но таков порядок — осмотр по факту потеряшки всегда начинают с его места жительства, если нет других явных мест, где нужно зафиксировать следы.
— Там собака сейчас живёт, говорят, — вспомнил я. — Заявительница сказала, мелкая, кошка бы её задрала.
На крыльце показался следователь Румянцев, красный и вспотевший, наверное, от того, что быстро спустился по лестнице. Ну а я его ждать не стал, по своей старой полковничьей привычке, сел впереди. Следователь было возмутился, но деваться ему было некуда, и он разместился за мной, там, где на сиденье была дырка в обивке.
Приехали быстро, нужная нам пятиэтажка-хрущёвка находилась недалеко от старого стадиона, по краям поросшего сорняками. Но футбольное поле вполне рабочее, вытоптанное, пацаны часто там играли, вот и сейчас гоняли грязный мяч с заплатами. Говорят, Кросс из универмаговских собирался вбухивать туда деньги, как-никак его банда из спортсменов состоит, но пока все готовились, уже настала осень, а потом зима. Так что в этом году здесь не будут делать ничего.
Замка на подъезде не было, внутрь мы попали легко. Ступеньки между вторым и третьим этажом были завалены шелухой от семечек, там и стоял участковый Прохоров, угрюмый и вечно усталый мужик под сорок. В левой руке он держал газетный кулёк — естественно, с семечками.
— Собака там, — пояснил он. — Тявкает, слышу. Осторожно надо.
— Мелкая же, — следователь пошёл по лестнице впереди всех и два раза позвонил в дверь, обитую чёрным кожзамом. — Чё она нам сделает?
Дверь совсем новая. На площадке у всех соседей двери тонкие, открывающиеся внутрь, такие легко выбить одним пинком. А вот эту поставили недавно, должно быть, новые хозяева, когда заехали.
— Я люблю тебя до слёз, — доносилось откуда-то рядом, кажется, из той самой квартиры.
Румянцев поморщился и зажал звонок, чья яростная трель слышалась и на площадке. Музыка стихла, в дверном глазке промелькнула чья-то тень.
— Кто? — раздался голос с той стороны.
— Следователь прокуратуры Румянцев! — он поднял ксиву на уровень глазка. — Открывайте!
Замок щёлкнул, а потом послышался лай.
Заявительница приуменьшила размер собаки. На лестничную площадку выскочил настоящий серый питбуль с белым пятном на груди и с рычанием рванул к следаку. Пёс кинулся к следователю, вскочил на задние ноги и обхватил Румянцева передними.
— Фу! — раздался женский крик из квартиры. — Плохая собака! Плохая! Фу! Фу!
— Нет, собака-то хорошая, — тихо произнёс я. — А вот воспитывать её надо получше.
— Она не укусит! Домой! Берта, домой!
Собаку затащили внутрь. Хоть это ещё не взрослый пёс, а просто вымахавший щенок, поэтому следак отделался лёгким испугом. И так и стоял на площадке в застывшей позе, только через несколько секунд вытер лоб рукавом.
— Кошка задрёт, говоришь? — с нервным смешком произнёс Кирилл. — Это что за кошка у неё дома живёт? Тигр?
— Так из деревни же, там всё натуральное, крупное, — пошутил я. — Значит, и собаки там большие, и кошки тоже.
— А что за деревня-то? Из-под Чернобыля? — Кирилл перехватил свою сумку покрепче и заглянул в квартиру.
Жители квартиры пропавшего гражданина Захарова с удивлением смотрели на нашу делегацию, которая заняла собой всю прихожую. Хорошо, что я не взял Сан Саныча, а то бы их пёс, лаявший через дверь туалета, куда его теперь загнали, вообще бы сошёл с ума.
— И что это значит? — спросил глава семейства, загорелый пузатый мужик в одних шортах, почёсывая волосатую грудь.
