— А мне, Таня, опять голову расколотили! — доверительно сообщил я подруге своего донора, — Затылок вдребезги и мозги снова как опилки. Ничего я, Таня, опять не соображаю! Пойду вот домой, за выходные отлежусь хоть немного. До свидания, Таня! — не дав Липатниковой ничего сказать в ответ, я положил трубку.
С облегчением выдохнув, я закрыл дело газовщика Алёши в сейф и взглянув на часы, пошел в столовую. Загрузив поднос и отстояв небольшую очередь, направился к одиноко сидящему за столом Стасу Гриненко. Опер, не отвлекаясь на эмоции, машинально поглощал белки, жиры и углеводы.
— Здорово! — поставил я свой поднос на стол и уселся напротив оперативного сослуживца.
— Привет! — поднял на меня глаза Стас, — Говорят, ты на больничном?
— Был, — подтвердил я слухи, — Сегодня последний день, в понедельник выйду на службу, — Что тут у вас нового? — аккуратно закинул я удочку.
— Труп у нас новый! — поморщился Гриненко ковырнув котлету, — И ладно бы наш, местный! Так нет! Полковник из министерства, твою мать! Тот, что по наши души из Москвы приехал!
— Да ладно?! — поразился я услышанному, — Ох и повезло нашему райотделу! Огнестрел?
— Да нет, слава богу! — отмахнулся от такого моего предположения опер, — Сонными таблетками обкушамшись, этот полковник помер. Хоть в этом повезло! — облегченно вздохнул Гриненко и оживился, — А знаешь, где его обнаружили? Нипочем не догадаешься! У дома тетки Сивого! Помнишь, мы там обыск проводили?
— Помню. Как он там оказался, выяснили? — выразил я свой живой интерес оперу.
— Самому непонятно, слишком уж разные личности! Милицейский полковник из Москвы и Вирясов-Сивый, который полжизни в лагерях провел, — Гриненко пожал плечами.
— Слушай, Стас, ты же говорил, что по твоей информации имеет смысл еще раз у вирясовской тетки обыск провести? — напомнил я Гриненко, — А тут такой повод! Обшмонали?
— Спрашиваешь! — обиделся старлей, — Всё перерыли! И дом, и двор, и постройки. Опять ничего не нашли. Тетку эту я пытал, но она молчит. Говорит, что племяш домой ничего не приносил. Хотя Гущин уверенно утверждает, что свою долю Сивый хранил у нее.
— Митяй врать не стал бы. Надо с теткой работать. Что ты про нее знаешь? — отодвинул я тарелку с рассольником.
Сыскарь полез во внутренний карман пиджака и достал потертый блокнот. Раскрыл.
— Сульдина Таисья Тихоновна, тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения, не судима, работает в родильном доме номер два. Санитаркой в родильном отделении. — Гриненко закрыл свой кондуит и спрятал его назад, — Но это так, чтобы по двести девятой статье не загреметь. Основная ее работа на перроне железнодорожного вокзала, пирожки она там продает.
— Вот видишь, кое-что тебе о ней все-таки известно! — похвалил я Стаса, — Теперь надо найти к ней подход и она сама тебе выдаст заначку племяша! — заверил я товарища.
— Ни фига она не выдаст! — не согласился опер, — Железная баба! Вижу, что врет, а сделать ничего так и не смог. И пугал, и гладил, а ей, как с гуся вода!
— А ты пройдись по рядам, где она торгует своими пирожками и поспрашивай ее конкуренток! — посоветовал я, — Торговки, они не соседки. Они тебе с превеликой радостью про нее всю крамолу вывалят, если у них таковая имеется.
Гриненко по привычке сначала открыл рот, чтобы возразить, потом задумался и согласно кивнул головой.
— Понял тебя, завтра вокзал отработаю, — пообещал он, — С ней после меня потом областники общались, так и у них ничего не получилось! — ехидно ухмыльнулся Стас, — Не раскололась, зачем москвич к ней приходил. Её потом твоя Клюйко забрала, может она расколет?
Я сделал вид, что оперского пассажа насчет «моей Клюйко» не заметил и взялся за стакан с компотом. Отметил, что в голове немного поубавилось мути и боли. Наверное, потому и принял решение свой поход в прокуратуру не откладывать. Попрощавшись с Гриненко, двинулся одеваться в свой кабинет. По пути разжился у Зуевой бумажной упаковкой анальгина. И едва отбился от настойчивого предложения Лиды пожить несколько дней у нее. Пока не оклемаюсь.
Выйдя из райотдела, направился на остановку. Время позволяло и по пути в прокуратуру, вышел за две остановки до нее с тем, чтобы зайти на переговорку. Я не сомневался, что о смерти полковника Мелентьева Севастьянов уже в курсе. Но будет неправильно и даже подозрительно, если я тоже не доложу о происшедшем. Пришлось опять проделать все уже изрядно надоевшие реверансы.
— Здравствуй, Сергей! — ответил на мое приветствие дед, — Что там у вас происходит? — как всегда с полнейшим безразличием поинтересовался лампасоносный мудрец.
Обстоятельно и со всеми подробностями я поведал о всей надводной части крамольного информационного айсберга относительно погибели полковника Мелентьева. Включая и те знания, которые только-что получил от Стаса.
— Скажи мне, Сергей, как ты сам считаешь, от чего умер Аркадий? — как-то совсем уж безразличным тоном задал мне вопрос московский генерал, — Ты сам-то веришь в его самоубийство?
— Нет, Григорий Трофимович, не верю я, что Мелентьев по собственной воле траванулся! — твердо ответил я на вопрос, — Не тот он человек. Слишком уж он жизнь любил и еще больше, себя в этой жизни. Нет, не верю, что полковник на себя руки наложил! Думаю, помогли ему, — выразил я твердую уверенность в голосе, ничуть не кривя душой против истины.
— Вот и я не верю, что Аркадий настолько застыдился своих поступков, что решился на самоубийство, — озвучил свои раздумья мудрый генерал, — Не тот он человек, чтобы так вот до смерти совеститься. Если появится информация, сразу звони!
— Понял, Григорий Трофимович! До свидания! — попрощался я, испытывая огромное облегчение от того, что разговор закончился.
Выйдя на улицу, вдохнул полной грудью весеннего воздуха и поморщился. Ребра с левой стороны напомнили о совсем недавнем и недружественном соприкосновении с ботинком покойного полковника Мелентьева. Что ж, рано пока еще дышать мне полной грудью. И это плохо. Но Аркадий Семенович никогда уже не пнёт меня по ребрам. И вот это хорошо. Очень хорошо!
Нужный кабинет в Октябрьской прокуратуре я нашел на втором этаже. Добросовестно постучав костяшками пальцев по двери, я толкнул ее и вошел вовнутрь. А войдя, неприятно удивился. За единственным столом в помещении важно восседала Злочевская Анька.
— Ну здравствуй, Корнеев! — без малейших признаков вегетарианства во взоре, хищно улыбнулась мне бывшая пассия моего донора, — А ведь я тебе говорила, что мы еще с тобой встретимся! — глаза Анюты лучились счастьем.
— Эх, Нюра, Нюра! — грустно покачал я головой, с мягким укором глядя в глаза недоброй девице, — Вижу, и впрямь, разлюбила ты меня! Разлюбила и бросила. А теперь еще и под каток закона мою несчастную голову пристроить намереваешься! Хорошо ли это, а, Нюра?
Злочевская начала в исступлении хапать ртом воздух. Похоже что-то в моих словах ее не на шутку возмутило.
— Ты скотина и мерзавец, Корнеев! — косо зыркая на дверь, свистящим шепотом и с искрящимися ненавистью глазами, сообщила мне Анна. — И не смей называть меня Нюркой! Сто раз тебе об этом уже говорила!
— Как скажешь, Нюра! С кем угодно спорил бы, а с тобой не смею, уж больно ты собой хороша! — почти не сгущая красок, выдал я комплимент помощнику прокурора, — Жаль, что ты меня бросила! Ты представь только, какие славные детишки у нас с тобой были бы! Ты красивая, а я, мало того, что чертовски хорош собой, так еще и ужас, какой умный! Эх, Нюра, поспешила ты!
— Замолчи, мерзавец! — не удержалась и в полный голос взвизгнула прокурорская помощница, — Никакая я тебе не Нюрка! И это не я, а ты меня бросил, подонок! А потом еще и в свою армию ушел!
Эти частности мне знакомы не были. Но, судя по жару, с которым взялась подвергать меня остракизму Злочевская, основания у нее для этого были. Похоже, что не всегда и не во всём мой донор был прав в отношениях с барышнями. Но так получилось, что теперь его косяки повисли на мне. Оно бы всё ничего, но конкретно этот косяк особенно нехорош. Иметь лютого врага в лице помощника прокурора в районе, где ты есть милицейский следователь, это не шибко хорошо. Сейчас-то я выкручусь, а вот потом…
