Из-под закрытой двери бани зловеще струился серый дымок, а у порога предбанника суетился петух. Он взволнованно бегал взад-вперед, прокладывая в снегу глубокую дорожку, заглядывал под дверь и беспокойно поквокивал.
Едва завидев бегущего от избы деда Данилу, петух заволновался еще сильнее, бросился ему под ноги, хватая клювом за тулуп, и рванул обратно к бане. Следом за дедом неслись Дуняшка с Ульянкой.
– Не открывает! – на ходу объясняла деду Ульянка, путаясь в полах шубейки и спотыкаясь через петуха. – И выходить не желает. Кричит – я сама!
– А ну отворяй! – заколошматил бадиком по двери дед Данила. – Отворяй. Угоришь ведь, бедовая!
– Заслонку! Заслонку отодвинь! – прокричала в щель двери Дуняшка. – Дым в трубу уйдет!
В ответ послышался кашель и недовольное сопенье. Примчались, доброжелатели. А она никого не звала! Урок – так урок, дайте пройти его самой, ибо сил никаких нет здесь больше оставаться! Домой хочется, в цивилизацию, к удобствам, к Вадиму!
Мало того, с коровой не срослось, так с готовкой – и того хуже. Тесто убежало и скисло, щи пересолила, да так, что даже Трезор плевался, каша сгорела до головешек. И теперь Снеженика пыталась реабилитироваться в отчаянной попытке самостоятельно протопить баню.
Дед Данила подергал за ручку двери. Мощная, толщиной в мужскую ладонь, обитая войлоком дверь даже не шелохнулась.
– За Димитрием беги! – озабоченно приказал он Ульянке и снова забарабанил бадиком. – Выходи, дуреха, угоришь как пить дать, етить!
Девки с космической скоростью дунули за соседом и так же быстро притащили его за руки, даже не дав нормально обуться.
Димитрий поморщился, слушая их сбивчивое объяснение, и молча взялся за деревянную ручку. Дернул так, что стены мазанки покачнулись, и быстро выволок Снеженику за шиворот. Та откашливалась, отплевывалась, не забывая отбиваться.
– А ну отстань, сундук дубовый! Куда клешни свои тянешь! Отпусти!
Димитрий усадил ее в сугроб, а сам так же молча выгреб кочергой из топки горящие поленья и бросил их в снег. Туда же, шипя, полетела крышка чугунного чана.
– Мозги как у курицы, – констатировал он, укоризненно глядя на Снеженику.
Дед Данила заглянул в баню и присвистнул.
– А ну-кась, – он сунул в руки девкам по ведру, – бегом за водой на речку! Ты что же в чан воды не налила?! – обернулся он к Снеженике.
– Я налила! – отчаянно возразила она. – То есть снега насыпала! Вы что, не знаете, что снег – тоже вода?
– Вы что, не знаете, что снег тоже вода? – передразнил ее дед Данила. – А ты знаешь, сколь ее, этой воды, там останется, когда он растает? С гулькин нос плюс трезорова какашка! Давным-давно уж выпарилась вся! Охо-хо, – причитал он, оглядывая почерневшие стенки чана, который чадил темным угаром, – ить лишь бы кладка не треснула!
– Треснула...– оглядев печь, заключил Димитрий. – Топку летом перекладывать придется...
Он пригнулся, изучая дверь.
– Щепа в разъем попала, – наконец доложил он деду Даниле, демонстрируя расплющенную щепку. Повертел ее в руке и забросил на полати. Сама бы не открыла...
Раскрасневшиеся девчата, кряхтя, притащили воду.
– Лей! – скомандовал дед Данила.Чан зашипел раненым ужом, утонув в клубах пара. – Ить сколько дров-то извела, – почесал он в затылке.
Димитрий подождал, пока чан перестанет шипеть, поднапряг стальные мышцы и выволок его из бани.
***
Снеженика часто хлюпала носом, размазывая по лицу слезы обиды, сажу, сопли и слюни. А обида была такая, что конца и краю не видать. Видит бог, она старалась! Но не ее вина, что коровы не доятся, пироги не пекутся, баня не топится, а мужики не соблазняются.
Она вздохнула с подвыванием, глотая слезы. Руки замерзли и саднили, а проклятущий чан даже не собирался очищаться. И сколько не драй его щеткой с песком, ничуть чище не становится. Да тут и мощное средство от гари вряд ли справится!
Девчата, видя ее отчаяние, уселись помогать, да и дед Данила, пожалев непутевую гостью, поспешил разбавить пустой слезоразлив светскими сплетнями.
– Днесь в лавку к купцу Михайлову ходил, – усаживаясь на пенек, деловито заявил он. – Говорит, начальство к нам едет! Из самой Москвы! Сам царь-батюшка в нашу дыру сваво поверенного шлет земскую управу блюсти. К нам, да в Сосновку, что на другом берегу. Народ поговаривает, что не абы кто, а особа дворянского роду: то ли князей Наглоруких, то ли Долгомышкиных отпрыск, ага... А можа, и тех и других за раз. Нечасто к нам такие гости приезжают.
Дед Данила раскидал бадиком головешки и ненадолго замолчал, предлагая проникнуться новостью, но Снеженике было глубоко чихать и на князей Наглоруких, и на Долгомышкиных, и на купца Михайлова с его лавкой. В голове вертелась обида на Димитрия, перед которым она снова опозорилась, а в сердце иглой засела тоска, какой с ней в Москве никогда не бывало. Тоска по Вадиму, по его заботе, по беспечной жизни под его крылом... И по какому поводу она сейчас ревела – уже попробуй разберись.
– Я слыхала, молодой и неженатый, – заговорщицки шепнула на ухо Ульянка. – Федоська, говорят, наряды достает, завтра на празднике краше всех будет.
– Каком празднике? – хлюпнула носом Снеженика. Что ни говори – слезами делу не поможешь. Нужно брать себя в руки и бороться до последнего!
– Дык воскресная ярмарка, да гуляния перед Крещением! – оживился дед Данила. – Скоморохи приедут с театрой, музыканты. Шутка ли дело, сам князь Долгомышкин в гости ожидается!
Снеженика сдунула с лица выбившуюся прядь:
– А Федоська – это та, которую он сватал? – она мотнула головой в сторону соседской избы и злорадно усмехнулась.
– Ага, – кивнула Дуняшка. – Бабы судачат, мол, этого князя к рукам приберет, своего не упустит...
– Упустит! – зло выплюнула Снеженика. Накопленные обиды тяжелым грузом лежали на душе, мешали дышать. Она и сама объяснить не могла, откуда взялась эта мстительная уверенность, но было бы совсем не плохо сбросить этот негатив на бедовую головушку Федоськи!
– Так ты пойдешь? – с надеждой заглянула ей в лицо Ульянка.
– Конечно, пойду! – подозрительно многообещающе выдала Снеженика. – Готовьте лучшие наряды. Душа требует праздника!
***
Пока чистили чан, пока воду с реки носили, пока она лежала пластом на топчане, в полной уверенности, что больше никогда не сможет встать, наступили глубокие сумерки. Снеженика отправилась в баню последней. После нее – только соседи, Кондрат уже два раза приходил и торопил, опасаясь, что упадет градус. Какой именно – не уточнял, но по его виду было очевидно – сам он упадет гораздо раньше.
Снеженика лениво плескалась в тазу, обдумывая планы мести Федоське. Почему именно ее она выбрала козлом отпущения, было не ясно, но отчего-то становилось легче при мысли, что ей можно досадить.
Свеча на подоконнике затрепетала и погасла. Снеженика подошла к оконцу, чтобы зажечь ее заново. Взгляд упал на улицу. Димитрий в ожидании своей очереди вышел на крыльцо и взял лопату.
Коварные мыслишки столпились в голове и махом переключились на другой объект. Упертый дуб – так просто не возьмешь. Пора прибегнуть к тяжелой артиллерии. Пусть немножко нечестно, зато быстро и действенно. Снеженика мстительно усмехнулась.
Правильно говорят – шальная мысль, пришедшая спонтанно, чаще всего оказывается дельной. И тут главное – не думать, чтобы не начать сомневаться.
Дальше Снеженика действовала молниеносно. Быстро отыскав заветную щепу, она запихнула ее под дверь и покрепче ее захлопнула. Потом набрала воды и плеснула ее прямо в дверцу топки, отчего в воздух взвились клубы пара и золы, а затем, подхватив увесистый камень, прицельно пульнула им в окно.
Осколки брызнули на снег, из разбитого оконца повалили белые клубы.
– Помогите! – истошно завопила она в разбитое окно. – Спасите, ох, батюшки, задыхаюсь! – она «зашлась кашлем» и аккуратно высунулась посмотреть.
Сработало! Димитрий бросил лопату и поспешил к бане.
– Опять? – бросил он в разбитое оконце.
