– Лавааанда, гооорная лавааанда... Наших встреч с тобой... Синие цветыыы...
Правда, полностью слов песни никто не знал, поэтому вскоре «синие цветы» превратились в «розовые розы», потом в «яблоки на снегу», а следом в «ягоду-малину». Мы перебирали всё, что лезло в голову.
Десять минут спустя мы всё ещё брели хороводом, медленно и грустно, будто бурлаки на Волге завывая:
– Музыка нааас связала... тайною нааашей стала... всем разговорам твержу я в отвеееееет... Нас не разлучат, неееееет!
После этого Эльвира Равильевна пришла к выводу, что мы уже достаточно показали организованную игру, и разрешила просто погулять и поиграть в игрушки – только аккуратно! Мы накинулись на корзину с новинками, как очередь у гастронома на последний батон колбасы.
Я схватил лопатку, Ирка – форму для куличика. Заметив, что она бродит сама не своя и, кажется, не знает, чем заняться, я предложил объединить наши инструменты и лепить куличики из снега: он как раз недавно выпал, и лежал хороший, белый, чистый; песочницы на зиму были закрыты. Но Ирка сказала, что при комиссии играть нужно правильно, и, раз куличикам полагается быть из песка, делать их из снега мы не можем. Я пытался переубедить её, но тщетно. Потом Ирка вовсе расклеилась: захлюпала носом и призналась мне, что расстроена тем, что в корзине не оказалось её Изауры. Я хотел её утешить и сказал, что при комиссии не плачут. Наверно, это было обесцениванием и токсичным запретом на чувства, но я сообразил это слишком поздно, только когда увидел, как Полякова стискивает зубы и сжимает кулачки в промокших варежках. Из бесед воспитательниц я подслушал, что комиссия уйдёт после сончаса. Впрочем, Ира была так напряжена, что даже эта информация не помогла мне её расслабить.
10.4
За обедом, во время которого комиссия сидела в нашей группе и надзирала, Полякова так разнервничалась, что буквально не могла съесть ни кусочка. В другой раз Илиада на неё бы наорала и отправила на мойку – но не в этот. Я буквально видел, как обеих воспитательниц распирает от злости и непонимания, что с Иркой теперь делать. В итоге после обеда, когда сначала девочки, а потом мальчики дружно пошли в обязательный перед сном поход до туалета, Полякову подозвали к себе тётки из комиссии и стали расспрашивать, как она себя чувствует. Признаться, я прямо разволновался за свою девушку, когда вместе с пацанами шёл к прозрачному вольеру с тремя дырками в полу. Быстренько пописал и вернулся в группу: не терпелось узнать, как там Ирка. Ну, вроде в порядке. Я понял, что тётки из комиссии сообразили, что она просто стесняется посторонних, и отвязались. Ладно, тут, кажется, без проблем...
Потом мы все разделись и легли, Илиада Михайловна вместо того, чтобы требовать не шевелиться, принялась читать нам сказку...
Я заснул с ложной мыслью, что всё хорошо.
Я ошибся.
За сончас Ирка описалась.
Почему-то ни мне, никому из взрослых не пришло в голову, что пока её расспрашивали тётки из комиссии, она пропустила обязательное посещение туалета! Её попросту забыли. А попроситься сама постеснялась: как призналась сама Ирка, ей казалось, что проситься при комиссии – плохое поведение, неприличное. Но это было уже потом, в конце дня. А сейчас я проснулся от плача и крика.
– Ну всё промочила безмозглая! Всё промочила! И трусы, и майку! И матрас! Это же насколько идиоткой надо быть, чтобы в шесть лет такое делать?! Да у нас в младшей группе никто уж не ссытся!
О том, что комиссия уже ушла, и говорить не стоило: это было вполне понятно по поведению Илиады. Напряжённая из-за проверки всю первую половину дня, она теперь вышла из себя так, как никогда прежде, бессознательно мстя девочке за стресс от появления начальства.
– Снимай это! И это всё снимай! – Гремела Илиада. – Ты смотри, это ж надо ж устроить! Совсем нет мозгов! Вот дебилка! Что ли, в море искупаться захотелось?!
С разных сторон спальни стали слышаться смешки. «Искупаться захотела», «поплыла», «Ирка безмозглая», «морячка-с-печки-брячка» – принялись соревноваться в остроумии дети, уже знающие, что такое власть, но ещё не доросшие до сочувствия. Ну всё, подумал я. Теперь молчать не стану! Я обязан заступиться! Стал придумывать, как бы так сказать, чтоб было действенно, однако не по-взрослому, подумал, что в крайнем случае можно просто сотворить что-нибудь такое, чтоб переключить гнев воспиталки на себя... Но не успел. Всё было хуже, чем я думал.
– Иди мыться, зассыха! – Скомандовала Илиада Михайловна, имея в виду небольшой поддон с душем в комнатке между группой и туалетом. – Так теперь и иди, как есть, голая! Будешь знать, как писаться в постель!
Заплаканная Ира в ужасе оглянулась по сторонам. Она не посмела ослушаться. Даже прикрыться руками не догадалась. А в её взгляде, затравленном, беспомощном, наполненном безнадёжностью и стыдом, я вдруг узнал ту девушку, которая будет бесить меня глупым стеснением, психовать при попытках раздеть её и тянуться к выключателю, как только у нас что-нибудь наметится... О, Господи! А я-то, дурень, всю жизнь думал, что дело было глянцевых журналах и в чём-то подобном!..
Моя будущая бывшая послушно побрела между кроватей к двери спальни под смех сверстников, а я, поражённый отвратительностью происходящего, просто не смог больше медлить. Не смог тратить время на то, чтобы подобрать нужную фразу, оставаясь в образе ребёнка. Просто крикнул Илиаде:
– Ах ты жаба престарелая!!! Да как тебе не стыдно над ребёнком издеваться?! Ты, чего, не видишь, она плачет?! Неужели ты действительно настолько идиотка, что всерьёз считаешь, что она описалась специально?! Или просто мразь и любишь унижать тех, кто слабее?!
Да-да, знаю, можно было бы сказать и как-то лучше! Наверное, это прозвучало слишком напыщенно, многословно, вяло... Недостаточно хлёстко... Но придумать хлёсткую фразу сходу не получилось, а ругаться языком я, если честно, не приучен: срусь обычно всегда в Интернете, там можно обдумать, исправить, в крайнем случае, указать оппоненту на орфографические ошибки. Короче, сказал как умел. Для того, чтобы Илиада сагрилась на меня, оказалось вполне достаточно:
– Это кто это там вякает? Ты, Голосов? Смотрите-ка, язык из жопы вытащил!
Все в спальне засмеялись.
– Так засунь его обратно! – Продолжала Илиада. – Захлопни пасть и заруби себе на носу: со взрослыми надо разговаривать уважительно! Ты никто, чтоб мне тут вякать, это ясно? Ещё раз пасть вонючую раскроешь...
– Раскрою, и дальше? Убьёшь меня, что ли?
– Ты ещё мне тут хамить будешь, сопляк?! Забыл, как общаться со старшими?
– Ага, забыл, вообще, – ответил я. – Зато вспомнил, что в Уголовном кодексе есть такая статья – за самоуправство! А ещё за истязания! А ещё за совращение малолетних!
Илиада побледнела.
– Заставлять маленькую девочку ходить голой это насильственное действие сексуального характера в отношении ребёнка, – завершил я. – А ты, Ир, не стой так, не слушай её! Завернись в покрывало!
Как обычно послушная, Полякова взяла покрывало с ближайшей кровати и завернулась. Всё это она проделала в тишине: Илиада, напуганная и удивлённая моими словами, буквально зависла; дети, повторявшие за ней, как один пялились на меня, наверно, гадая, на каком я языке заговорил.
– Что, Илиада Михайловна, язык проглотили? – Не смог я удержаться от того, чтобы ещё поговорить с ней в её собственной манере. – Или тоже куда-то засунули?
– Ты, что, блатной, гадёныш? – Срывающимся голосом предположила она.
– Нет, обычный ребёнок. О чём вы? Вообще не пойму. Мой дедушка товарищ Слюньков, – я взял самую запоминающуюся фамилию из слышанных по телевизору. – Мой дедушка слову «блатной» не учил меня. А ещё он учил, что настоящие коммунисты всегда защищают слабых и не позволяют окружающим творить плохие вещи.
Илиада посмотрела на меня так, будто пыталась просветить меня насквозь и выяснить, всерьёз я или всё же издеваюсь. Бьюсь об заклад, она даже заподозрила, что я не настоящий ребёнок, а скрывающийся его шкуре взрослый мужик, только высказать это бредовое предположение вслух не могла, разумеется. В конце концов, мы с ней обменялись ещё несколькими колкостями и грубостями, после чего Илиада сказала, что ей давно нужно домой, поручила мытьё Ирки нянечке, а затем ретировалась.
