исподволь оглядывая их и пытаясь понять: «Кто такие? Чего ждать от новеньких? Одежа странная. Но это пустяки, тут он и не такой навидался. Баба в штанах. Раньше бы он изумился, но здесь это было в порядке вещей. Китайские бабы вон почти все в штанах. Удобно им, видите ли. Нехристи. А эта ничего, гладкая, худая только. И лицо самое что ни на есть русское, приятное глазу. А парень – дурень. Это сразу видно. Разинул рот и по сторонам пялится. А вот к этому, что аглицким именем Эдуард представился, стоит присмотреться.»
В дверях томилась Ганна, ожидая приказания что-то принесть или подать, а, заодно, и грея уши. Обмирая от любопытства, она ловила каждое слово, по-бабьи ахала и охала, слушая об аварии автомобиля (слабо представляя, что это за зверь такой), истово крестясь при рассказе о маленьком кладбище, шумно поддакивая и сопереживая. Так, что Никодим Савватеевич вынужден был снова цыкнуть на суетливую бабу. Ганна прикусила язычок и дальше слушала молча. Через некоторое время к беседе присоединился Ганс. Вот что значит немец – тактичный человек, что есть, то есть. Дал время соотечественникам познакомиться и пришел отрекомендоваться.
«Никодим Савватеевич,» – вежливо расспрашивал хозяина Эдуард Петрович. – «А пробовал ли кто-нибудь отсюда выбраться?»
«Как не пробовать? Многие пробовали,» – обстоятельно отвечал хозяин. – «Ходили, разведывали.»
«И что же?»
«Да ничего. Как пробовали, так и назад вернулись. Нету отсюда выхода.»
«А с кем можно поговорить об этом? Кто ходил?»
«Да вот китайцы, почитай, поболее всех пробовали. Поговаривают, даже карту местности этой составили. По науке действуют. Обстоятельно.» – с уважением отозвался Никодим Савватеевич.
«Карту? Любопытно. Взглянуть бы.»
«А вот это вряд ли. Они все свое при себе держат, и чужаков не жалуют. Нация такая,» – уточнил купчина, пожав плечами. – «Если только в обмен на что. На что-то ценное.»
«Имеется ли чего для выгодного обмена?» – с нескрываемым любопытством спросил он чуть погодя.
«Для обмена? Поищем и найдем,» – задумчиво произнес Эдуард.
***
Новенькие в отстойник попадали довольно часто. Человек двадцать – двадцать пять в год добирались до озер живыми: приходили сами или были найдены бороздящими окрестности в поисках поживы аборигенами. Сколько людей гибло в светящемся тумане или по прибытии оставалось неизвестным. Но человеческие останки не были редкой находкой.
По объективным причинам (в первую очередь отсутствию медицинской помощи) до глубокой старости доживали немногие. Дети, по неизвестной причине, здесь не рождались вовсе. А потому, численность населения хоть и росла, но довольно медленно, и сейчас подбиралась к полутора тысячам человек.
От лагеря отщепенцев, как здесь прозвали компанию, уединенно поселившуюся на дальнем озере, до Большого озера было около трех километров. Оно протянулось узкой полосой шириной от 100 до 200 метров и длиной километров пять. Люди, жившие здесь разделились на три больших группы и сформировали три центра притяжения. Наиболее благополучным был квартал, окружавший «Рублевку», население которого, самое многочисленное, не потеряло веру в будущее и пыталось выжить, подстраиваясь под реалии этого мира.
Трущобы располагались на отшибе. Сюда рано или поздно стекались опустившие руки маргиналы, так и не сумевшие приспособиться к новой жизни, которым не было дела ни до чего. Здесь витал дух уныния и безнадежности. Жители трущоб были основными потребителями самогона, позволяющего хоть ненадолго забыться.
Третьим центром притяжения, разумеется, был Чайна-таун. Давно замечено, стоит только собраться в одном месте китайцам числом более трех, как там немедленно возникает маленький Китай, быстро обрастая своей специфической инфраструктурой: едальнями, борделями, чиновниками, мафией, праздниками, – и превращается в отдельное государство в государстве. Как всегда и везде, здесь китайцы держались обособленно, поселившись на дальней оконечности Большого озера. Было их на удивление много. Хотя, если принять во внимание многочисленность этой нации, ничего странного в этом не было. Этот мирок, который Катя на редкость удачно окрестила отстойником, не был исключением.
Чайна-таун процветал. Четко организованная и жестко регламентированная жизнь находила применение каждому попавшему сюда китайцу, из какого бы времени он не был, встраивая его в систему. Руководил общиной твердой рукой член коммунистической партии Китайской Народной Республики товарищ Сунлинь Янь, в прошлой жизни бывший директором целлюлозно-бумажного комбината.
Товарищ Сунлинь Янь не признался бы в этом ни одной живой душе, но он не вернулся бы назад ни за какие деньги. Директор целлюлозно-бумажного комбината – фигура, конечно, масштабная, но подневольная и размахом несравнимая с тем, кем он чувствовал себя здесь. А чувствовал он себя императором и никак не меньше. Тут над ним не давлело отраслевое руководство, не надзирало бдительным оком партийное начальство, не дававшее вздохнуть свободно, не пилила сварливая жена, что медленно движется по карьерной лестнице. Порой Сунлинь чувствовал себя загнанным зверем. Всем он что-то должен, все от него чего-то хотят, ни на минуту нельзя расслабиться. Даже на жену наорать нельзя, её влиятельному отцу – единственной, но очень веской причине, по которой он и женился на капризной, вздорной бабе, до сих пор не родившей ему даже одного ребенка, это точно не понравится.
Жизнь разрозненной прежде китайской общины он организовал по проверенному веками образу и подобию, и сейчас Чайна-таун напоминал муравейник, где, несмотря на кажущийся хаос, каждый занят своим делом на благо общины. Чайна-таун – яркий, шумный, суетливый, экзотичный даже здесь, – жил на полную катушку, а не существовал и не прозябал в ожидании смерти. Тут цирюльник опасной бритвой брил блестящую лысину клиента, там колоритная старуха флегматично мешала в глиняном горшке отвратительное на вид, но на удивление вкусно пахнущее варево, рядом гадалка в цветастом платке вешала лапшу на уши клиенту, водя пальцем по его ладони с многозначительным видом. Судя по хмурому виду клиента, с предсказаниями она не угадывала.
Сунлинь давно понял – в критической ситуации большинство людей уподобляется стаду баранов, которое послушно идет туда, куда гонит его пастух. Пастухов – вожаков по натуре среди людей немного. И если в нужный момент пастуху удается взять власть в свои руки – запугать, уговорить, заставить – способ не важен, то стадо будет безропотно следовать за ним. И ему удалось. Хозяйственная жилка, предприимчивость, оборотистость и, в немалой степени, удачливость и желание взобраться наверх, способствовали тому. Не падать же духом? Он выкарабкается и устроится здесь не хуже, чем дома.
Штатной любовницей при товарище Сунлинь Яне состояла молоденькая китаянка Мей Лю – вчерашняя школьница, голова которой по прибытии была забита всяческими нелепостями: пластическими операциями по изменению разреза глаз, отбеливанием кожи, наращиванием ногтей, селфи и какими-то лайками в каких-то социальных сетях. Поначалу дурочка и испугана то
