игры, спряталось за облаками солнце. Ворвавшийся на площадь порыв ветра разметал по сторонам скастованный мной сразу в трёх местах над головами публики «туман страха»: под его воздействием мелодия «Баллады» воспринималась особенно проникновенно, пробирала до костей. Мой голос, поначалу спокойный и печальный, обретал мощь, заставлял дрожать доски пола, дребезжать стёкла смотревших на площадь окон.
А потом пробудились иллюзии.
К их продумыванию мы с приятелями по факультету подошли с рвением и фантазией истинных специалистов по тёмной магии. Сколько провели опросов, сколько перелопатили книг в библиотеке академии! Прежде чем выявили три десятка главных человеческих кошмаров.
Туман страха сковывал собравшимся на площади женщинам движения, пробирался в их головы, подстёгивал воображение. Мой голос давил на их барабанные перепонки, прогонял мороз по коже, заставлял вжимать в плечи головы. Рванувшие к толпе со всех сторон иллюзии превратили копошившиеся в головах женщин страхи в наглядные картинки.
Помню, как мы спорили до хрипоты, выясняя, кто страшнее для обывателя — пауки или змеи. А может, гигантские сороконожки, поросшие длинными рыже-землистыми волосками? Или обычных людей больше пугали мыши и крысы? Гигантские, шевелящие усами насекомые? Кто-то доказывал, что главным пугалом для людей всегда были и будут призраки.
Я смешал в кучу все эти страшилки.
Направил их к женщинам.
* * *
Моя песня набирала обороты. Это творение неизвестного поэта как нельзя лучше соответствовало моему настроению и потворствовало моим желаниям. Перед мысленным взором я видел горящие в полумраке лаборатории глаза Вилоша кар Муона. Терзал защищённые магией от разрывов струны. Вдыхал пропахший болотной тиной «туман страха».
И следил за развернувшимся на площади представлением.
Почти половину песни публика простояла в оцепенении. Тому способствовали музыка, мой голос, «туман», плотное кольцо иллюзий, которым я не сразу позволил ринуться в толпу — сперва «кошмары» лишь кружили вокруг сбившихся в кучу горожанок, показывали себя во всей красе. И только когда звучание «Баллады» достигло апогея, дал своим созданиям отмашку.
Шевеля усиками, перебирая ножками, извиваясь и угрожающе раздуваясь, придуманные группой студентов Акрильской академии иллюзии вклинились в застывшую от ужаса толпу.
Вот тогда на площади и случился взрыв эмоций.
Куда там моему усиленному магией голосу! От бешеного рёва толпы трескались оконные стёкла, лопались сосуды в глазах, рвались барабанные перепонки. Ещё мгновение назад сбившиеся в кучу неподвижные женские фигурки не просто ожили — их теперь распирало от пробудившейся энергии.
Впервые среди дня не видел на площади ни одного голубя — ни на земле, ни в воздухе. Всё же птицы оказались не так глупы, как я полагал раньше. Они ретировались до того, как толпа, достигнув критической плотности, брызнула в стороны, точно вода из взорвавшегося сосуда.
Вопли, ругань, стоны — они органично и в нужный момент вписались в мелодию «Баллады». Добавили её звучанию ту самую изюминку, которой гросс-мастер некромант добивался, выпуская на прогулку свои создания. Всё же, слушая вплетавшуюся в песню какофонию женских голосов, я не мог не признать, что профессор кафедры ритуалистики и тёмной магии Вилош кар Муон хорошо разбирался в музыке.
* * *
Песня близилась к завершению.
К тому времени слушателей у меня почти не осталось.
Полтора десятка женщин, раздавленных обезумевшей от ужаса толпой, со стонами, всхлипами и плачем отползали подальше от эшафота. Лошади, запряжённые в брошенную возницей позолоченную карету, скребли подковами камни — на противоположном от меня краю площади. В десятке шагов от деревянного помоста опиралась на клюку старушка: жмуря от удовольствия глаза, наслаждалась моим пением.
Иллюзии я развеял — не люблю понапрасну тратить энергию.
Ради старушки допел песню до конца, чем заслужил её похвалы.
— У тебя замечательный голос, дочка, — сказала женщина, когда я умолк. — Порадовала старую. Теперь и не жалею, что не посмотрела на срубленную башку. Сколько я их уже видела! Да и увижу ещё. Слышала, дочка, как ты говорила про Ильсинию. Не верь, что ты поёшь хуже, чем она. Слышала я эту вертихвостку. Гавно у неё был голос — точно тебе говорю. И жопа толстая. А сиськи… разве это были сиськи?
Старуха махнула рукой, вздохнула. И побрела прочь. Ругая и обходя по широкой дуге оставлявших на площади кровавый след женщин.
* * *
Поправил ремень карауки. Отодвинул инструмент за спину. Признаться, в последние дни перестал испытывать к нему прежние тёплые чувства. Возможно, из-за того, что с того дня, как расстался с королевой, не находил для своих песен благодарных слушательниц. А может просто уже наигрался в артиста.
Обернулся к заговорщице.
— Ну здравствуй, льера Лукория, — сказал я. — Какая неожиданная встреча. Не рассчитывал увидеть тебя в Реве. А тем более, на этой сцене. Подрабатываешь в театре? Надеюсь, ты не расстроилась из-за того, что мы испортили твоё выступление? Раз уж ты здесь, я не мог уехать, не попрощавшись.
Мне показалось, что на превратившихся в щели глазах Луки выступили слёзы.
— Кира, как жеж я рада тебя видеть! — сказала штос-офицерша.
Мне понравилась её улыбка.
— Вы, колдуньи, лучшие девчонки на свете! Думала: уж сегодня-то меня точно укоротят до размера других баб. Умыться не дали, гадины — это чтобы все любовались на мою немытую морду. А эта безрукая всё рубит и рубит… издевается! Кто жеж её назначил на эту должность?
Сделала паузу — перевела дыхание.
— Я б жеж тебя обняла, — сказала льера Лукория, — но…
Пожала плечами.
— … не могу. Да и уж больно ты нарядная — испачкаю. Я жеж четвёртый день в этой одежде. Своих солдаток за такое приказала бы выпороть, а сама…
Сделал Васе знак.
Та взмахнула мечом.
В следующий миг штос-офицерша уже разминала кисти рук. Она указала на площадь.
— Не знала, что ты так можешь, — сказала Лука. — Пела ты хорошо. Но песня мне не понравилась.
— Не пела, а пел, — сказал я. — Забыла? Я мужчина.
Не думал, что распухшие уши штос-офицерши могли стать ещё темнее — убедился.
— Я… помню, Кир. Я… о тебе часто вспоминала.
— Я о тебе тоже.
Мысленно добавил: «Особенно после того, как навестил твою младшую сестру».
Да уж, это письмо всем вышло боком. Лучше бы я его потерял по пути в Реву.
— Так и будем здесь стоять? — спросил я.
Стражницы, картавая и палач всё ещё спали. Но в любой миг на площадь могли наведаться другие стражи порядка. Случайно или привлечённые рассказами разбежавшихся отсюда женщин. Так-то я их не опасался.
