Феликс принялся, горячо жестикулируя, пересказывать наши с ним публикации. Те, которые уже вышли, и те, которые только в проекте. А я отвлекся на свои мысли.
Вдруг понял, что не знаю, что именно мне делать. Ну, кроме как искать призрачный след семьи Покровских в Новокиневске и окрестностях.
Сложность была еще и в том, что я понятия не имел, чего же в точности я хочу добиться от этого своего расследования. Мне было бы много проще, если бы у меня на руках было четкое техническое задание с конкретными целями и хотя бы парой вариантов возможных исходов. Но кто, интересно, мне мог здесь эти цели поставить?
Кто, кроме меня самого?
Перед глазами помимо воли появилась моя бабушка. В том самом жалком виде, в котором я сегодня ее застал. Спутанные волосы, потухший взгляд, притянутые к железной раме кровати тонкие запястья. А потом сразу же другое воспоминание. О нашем свидании в кафе «Сказка». Где она была другой, совсем другой...
В ее свидетельстве о смерти напишут «белая горячка». Прямо вот этими словами, я сам видел эту бумажку.
Отвратительно.
Если я ничего не предприму, то она вот так и умрет там. И вместе с ней тайна, которую сейчас старательно заливают лекарствами.
— Иван? — Феликс потряс меня за плечо, и я понял, что меня о чем-то спросили. И ждут ответа.
— Я задумался, простите... — я рассеянно развел руками.
— Как вы смотрите на то, чтобы еще раз посетить Константина Семеновича в его учреждении? — повторил Феликс. — Только теперь вместе с Михаилом. Я отвезу вас на машине.
— Хотите показать читателям отвратительный оскал белой горячки? — усмехнулся я. Но мысленно возликовал. Все пути снова ведут меня в закорскую психушку. Это хорошо. — Я готов. Когда мы собираемся это устроить?
— Думаю, послезавтра, — Феликс подергал себя за бороду. — Вы сможете взять отгул на вторник, ребята?
— Я могу, — уверенно кивнул Мишка. И снова бросил на меня быстрый взгляд.
— Тридцатое декабря? Прямо перед новым годом? — пробормотал я. Интересное дело, на самом деле. Здесь Новый год как будто и не прерывал особенно течение будней, как там, в будущем, откуда я прибыл. К Новому году готовились, копили продукты. Даже у меня была коробочка с жестяными и стеклянными баночками, бутылкой шампанского и коробкой конфет, полученными в новогоднем заказе. Колбасу я честно уже сожрал. И одну из банок шпротов тоже. Прямо святотатственно и безыдейно вскрыл ножом и уложил лоснящиеся жирненькие тушки подкопченых рыбешек прибалтийского производства на щедрый ломоть батона. Но в остальном жизнь не замирала, как там, откуда я прибыл. Никаких каникул, выходной только первого. Второго уже на работу. — Спрошу завтра у Антонины Иосифовны. Материалы у меня все сданы, так что, думаю, меня отпустят.
— Тогда договорились! — Феликс хлопнул ладонью по столу и поднялся. «Сейчас пойдет потрошить глобус», — подумал я и не ошибся. Ну да, очень логично и в нашем духе. Распланировать репортаж про ужасы белой горячки в районной психлечебнице и немедленно за это выпить.
Я фыркнул, подавив смешок.
Я остановился перед простой деревянной дверью, не решаясь нажать на кнопку звонка. Все было нормально, пока я ехал в битком набитом автобусе после работы по закорскому тракту. Я спокойно пересек знакомый двор под ослепительными лучами лампы-солнца. Совершенно равнодушно прошел мимо подъезда Ани и Аллы. И даже когда водил пальцем по надписи «Не курить сорить», ничего не екнуло.
И вот сейчас я стоял перед знакомой дверью. Я знал, что там в самом низу маленькими незаметными буковками вырезано «Квартира Жана Колокольникова». Их не замечали целых полгода, а потом закрасили. И мне влетело, разумеется.
А надписи «Жан-дурак» под звонком еще не появилось. Я так и не узнал тогда, кто ее написал. Хотя подозревал, что это была Ирка Соломатина. Она так громко и фальшиво отпиралась, что я был почти уверен, что...
Замок вдруг скрежетнул, дверь распахнулась, и я нос к носу столкнулся со своим отцом. В синих трениках от спортивного костюма и тельняшке. В руке — мусорное ведро. А из квартиры раздается неразборчивая речь голосом моей мамы.
— Ой, простите! — сказал я, отступив на шаг. — Я собирался позвонить, но вы сами открыли. Это квартира Колокольниковых?
— Да, — отец нахмурился и смерил меня подозрительным взглядом. — А вы, собственно, кто?
— Меня зовут Иван Мельников, — сказал я, поймав себя на том, что тараторю и не знаю, куда деть руки. — Я, собственно, работаю в многотиражке шинного завода, но пришел не по этому поводу. Видите ли, когда я лежал в больнице, я познакомился с Натальей Ивановной. А вчера я случайно...
— Что-то я ничего не понял, — отец потряс головой. И очень знакомо мелко-мелко поморгал. — Так, юноша, я уже понял, что у вас какое-то важное дело, так что давайте я сейчас донесу это ведро до мусоропровода, и мы продолжим разговор не на пороге, а как нормальные люди. Лады?
Я кивнул и выдохнул. Какого хрена я так волнуюсь?
— Миша, кто там? — раздался с кухни голос мамы.
— Что-то насчет Натальи Ивановны! — громко ответил отец, скидывая «подъездные» шлепки и засовывая ноги в войлочные домашние.
— О господи! — воскликнула мама. — Что она опять натворила?!
— Вот сейчас и узнаем! — весело проговорил отец, наклоняясь к шкафчику для обуви. Дверца знакомо пронзительно скрипнула. Значит я еще не пытался е смазать подсолнечным маслом и починить... — Вы раздевайтесь, юноша, сейчас я соображу вам гостевые тапки!
Я стянул пальто и повесил его на вешалку. Прямо поверх своего же собственного серого в рубчик пальтишка с потертым воротником из овчины. На черном мехе — прожженная проплешина. Это мы недавно с пацанами экспериментировали с самодельным фейерверком. Который оставил отметину и на пальто, и на щеке.
— Вот, эти должны быть почти как раз! — рядом с моими ногами шлепнулись зеленые тапки с резиновой подошвой. На правом вышит корявый цветочек. Это у нас гостила двоюродная сестра. Ей было восемь, и она до сих пор путала лево-право. А мой дядька, брат отца, научил ее, что надо просто пометить всю обувь, тогда не будет никаких проблем. Вот она и взяла на себя заботу обо всех на свете. Чтобы ни мы, ни наши гости не попали в неловкое положение, надев тапки не на ту ногу.
Тапки были чуть маловаты, на самом деле. Бортик упирался в пятку.
На самом деле я концентрировался на мелочах, чтобы собраться. Смотрел на длинные царапины на полу (это тащили холодильник, и из-под одной ножки выскользнул кусочек сала). На длинную полосу оторванных в углу обоев (место для моего старорежимного наказания, где я от нечего делать, стоя носом в угол, колупал эти самые обои). Втягивал носом запах маминого рассольника. Ох, как я его ненавидел в детстве! Называл презрительно «супом с тараканами». Мне казалось, что зерна перловки хрустят на зубах так, что если среди них окажется таракан, будет не отличить...
— Будете ужинать с нами, Иван? — спросила мама, развязывая на спине тесемочку фартука. А потом крикнула в сторону коридора. — Жан, ужин на столе!
— Спасибо, не откажусь, — сказал я, устраиваясь на табуретке между окном и столом. В этом доме я впервые узнал, что бывают батареи, которые не нужно мыть, прямо в стенах. Ни в одной квартире, где я жил ни до, позже таких не было.
— Так что там с Натальей Ивановной? — спросил отец, пластая ножом буханку хлеба.
— Миша, как не стыдно! — мама нахмурилась. — Видишь, человек ест! Нельзя что ли отложить на десять минут?!
— Фу, опять суп с тараканами! — сказал... я. Ну, в смысле, десятилетний Жан Колокольников, скрививший недовольную рожу. — Я не хочу есть, спасибо, мам!
И он громкими скачками удалился в свою комнату.
— Что значит, не хочешь?! — возмутилась мама. — Опять потом будешь куски таскать!
Она встала, но отец ее удержал.
— Пусть поголодает, ему полезно, — усмехнулся он.
Несколько минут мы молча ели. Мамин рассольник был все таким же гадким на вкус. Похоже, она просто не умела его готовить. Но папа дипломатично молчал, а мнение десятилетнего меня просто не учитывалось.
