со всеми, хотя не был с ними ни на этнографической практике, ни на свадьбе Хари-Монастырской, и не знал многих других преподавателей, их кликух, их экзаменационных приколов. Он посматривал на Анжелу Карауш и реже на Ранееву, которая сидела рядом с ним и подкладывала ему на тарелку салатика, соленых огурчиков и грибочков.
Вышла во двор и мать Карауш, и Черников напрягся, присматриваясь к этой строгой старушке с сигаретой в руках.
«Расспросить ее об отце?»
Вечер уже был после сумерек, похолодало. Мать Карауш куталась в кофту и, кажется, согревалась, затягиваясь сигаретой.
— Вы случайно не помните Петра Черникова? — спросил он.
— Почему вас это интересует? — резко по-учительски спросила бывшая преподавательница французского языка.
— Ну, хотя бы, потому что это был мой отец.
— Я помню Петра Сергеевича. — Она глубоко задумалась и также глубоко затянулась. — Удивительно. Вы его сын?
— Я недавно прочитал воспоминания профессора Павла Диаконеску, он еще жив и обитает в Америке. Там он описывает вас, моего отца, мою мать.
— Мама, неужели вы были знакомы с родителями Черникова? — воскликнула Анжела.
— Да у нас там была компания. Жили на Садовой и Черников тоже, ремонтировал нам велосипеды и был значительно старше, ходил летом в белом костюме, высокий, галантный …почему-то те годы — 38–39 я вспоминаю как одно лето… И Павлик Диакон он был, наоборот, младше всех. Он потом учился в Бухаресте. Последний раз получила от него весточку в 43.
Черников хотел сказать и не сказал, что по воспоминаниям этого Диаконеску, из-за ревности нынешняя Карауш старшая (в девичестве — Березовская), уже при Советах в сороковом, накатала донос на техника Черникова, как на бывшего белого офицера. В июне сорок первого его вместе с семьей депортировали. Черников старший попал в Киргизию. Мать с сыном на спецпоселение в Сибирь.
Шашлыка только едва хватило попробовать всем, как и вина из двухлитровой стеклянной банки. На завтра была суббота, дворовые пока не возмущались (женщины через одну учительницы не устраивали пьяных разборок), т. е. все хотели продолжения банкета. Колюню стали напрягать сбегать в магазин. Колюня стал намекать на складчину, дамы потянулись к кошелькам мусолить рубли. Черникову, который явился на праздник не прошеным гостем, ничего не оставалось, как вызваться с Колюней в поход.
— Попробуем дёрнуть в ресторан, магазины закрыты. В ресторане «Молдова» работает мой дядя. — Колюня сразу выдал заготовленный план, — Только придётся доплатить. Как потянешь?
Дядя, а по возрасту скорее дедушка работал швейцаром. Он уже собирался сбегать за водкой, но Черников остановил этого портье с расширенными функциями хостиса и попросил принести не водку, а шампанское, а ещё каких-то закусок, только по-быстрому… пусть принесут то, что уже готово для посетителей ресторана, а они готовы заплатит две цены.
Дед позвал официантку, она сбегала на кухню.
— Цыплёнка табака три штуки есть. Там ещё мясная нарезка. Салатики разные с помидорами… А колбасы не хотите — сами нарежете. Есть сырокопченая — только ещё дороже…
— Девушка несите все ваше меню. — улыбнулся Черников.
— Двести рублей. — Официантка покраснела от своей наглости, — За все двести рублей (наверное, эта цена была рождена коллективным разумом и поэтому в голосе появилась твердость).
— Ну, так что стоим. Я начинаю отчитывать время и деньги.
Они управились в полчаса, почти бежали обратно по Комсомольской, потом по Щусева, потом по Армянской. Под восхищенные женские возгласы Колюня из кастрюли (её дали с возвратом под гарантию дядюшки) доставал закуски, презентуя каждый пошлый съедобные дефицит. Бутылки шампанского поставил на шаткий дворовой летний столик Черников.
«Эвелина» без всяких особых вопросов-запросов несколько навязчиво уже предоставила информацию к размышлениям: к 2020 доживут почти все присутствующие. у Монастырской два внука, у Пархоменко три, Ранеева замуж не выйдет, но в 1980 родит в 42 года (Алка Карауш упросит, и не за даром — за полноценное свидание, бывшего своего любовника переспать с Ранеевой и стать для нее донором). Сын Ранеевой станет программистом и увезет в Америку мать, а мать Анжелки Карауш умрёт в 88 после второй операции. Колюна в 92 будет челночить и пьяным погибнет где-то в Румынии на вокзале под поездом.
Черников попытался уйти незаметно, но его караулила Анжела. Она выскочила за ним, когда он уже поворачивал за угол.
— Ну что тихонько решил смыться.
— Ну да.
— Я даже не знаю, где ты работаешь.
— Говорят в научно-технической библиотеке. Занимаюсь непонятно чем.
— Говоришь о себе в третьем лице. Давай я пройдусь с тобой. Не против? — Она взяла его под руку, — Там мама что-то скрывает про твоего отца. Любопытно. Какая-та тайна. Они ведь тоже были молодыми. Говорит, что ты больше похож на свою мать.
— Успокой ее. Она переживает, что написала донос на отца в сороковом. Его бы и так все равно арестовали, он служил в штабе Щербачева.
— А кто такой Щербачев?
— Царский генерал, командующий Румынским фронтом. Дал согласие на ввод румынских войск в Бессарабию. Потом жил на пенсию короля Румынии.
— Вот как. Мамаша моя расстроена. Разбирает старые фотки в слезах.
— Мы тоже уже не юные.
— Про себя как хочешь, а мне двадцать лет!
— Вот-вот. Такая мне ты нравишься.
— А раньше нравилась?
— Ну, помню, как мы после лекций стояли в раздевалке, и ты сзади стояла, болтала с подругой, наверное, не замечая меня. И вдруг, слегка налегла, может, отступилась, коснулась меня своей грудью… Я тебя тогда так захотел… Вспышка молнии, в смысле у штанов чуть не разорвалась молния…
Анжела рассмеялась, остановилась, сильно сжав его руку.
— Ты чего? — спросил Черников.
— Обними меня.
Они несколько минут стояли, обнявшись в темноте переулка, не совсем безлюдного на другой стороне улицы.
Черников ранним утром (проснувшись в шесть часов, пешком дойдя до вокзала) убыл на дизеле из Кишинева в город-герой Одессу.
Он задремал на жесткой скамейке, задвинувшись в угол, чтобы укрыться от солнца. Впрочем, окно было приспущено, и встречный ветер сквознячком наполнял вагон утренней свежестью. Вагон был полупустой, семнадцать человек, все ординарно — семья с двумя малолетними, потом пожилая пара с баулами — выйдут где-нибудь под Бендерами, несколько молодых ребят курсантов мореходки, одинокая девушка с учебником…
В Тирасполе его разбудили (скорее он сам проснулся или его привела в побудке не интуиция, а неусыпный уже встроенный в нем мозговой чип с контролером самозащиты). Черников приоткрыл глаза. Напротив, расположились двое парней. Один высокий, жилистый, длиннорукий. Другой невзрачный, маленький и худой. Оба одеты несуразно и не по размеру. Как будто бежали из зоны и оделись в чужое случайное. И
