— Не тянись, не на параде, — отмахнулся я от его чинопочитания. — Дальше поедет?
— Нет, тут капитальный ремонт нужен, — тяжело вздохнул он. — Я бы…
— Что тут у вас? — раздался злой голос Морозова. — Почему техника стоит, товарищ сержант?
Танкист сжался под взглядом особиста.
— Сломался танк, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — ответил я вместо спрашиваемого. — Малый ресурс, я уже говорил про это. Предлагаю снять всё, что возможно и взорвать оставшееся. Иначе ремонт может затянуться, а это чревато для всей колонны.
— Это секретный танк, товарищ лейтенант, — угрюмо ответил мне Морозов. — Вы же сами это знаете без меня. Нельзя немцам оставлять даже кусочек брони.
— Можно взять на буксир, так он проедет хоть до Москвы, — торопливо предложил танкист, который чувствовал себя сильно неуютно рядом со спорящими офицерами НКВД. — А во время боя пусть просто стоит и стреляет, механизмы наводки-то отличные, хоть и придётся вручную крутить, без электричества.
Тягачи у нас были, немного, всего четыре и два из сейчас них тащили большие цистерны с топливом.
— Приказываю тягачу взять танк на буксир, — тут же заявил Морозов. — Давай, сержант, пулей до свободного и пусть он катит сюда.
Танкист тут же умчался, желая больше оказаться подальше от двух энкавэдэшников, чем столь рьяно выполнить приказ.
— Завтра я вас оставлю, — сообщил я Морозову.
— Что? — не сразу понял он. — Что⁈
— Я остаюсь здесь, у меня ещё не одно задание имеется. Вам же за линию фронта к нашим нужно идти. Если повезёт, то уже через два-три дня окажетесь на той стороне. Здесь дыр в позициях полно, единой линии фронта нет, — сказал я ему. — А может, сегодня вечером уйду.
Собирался сообщить это на вечернем совещании, но передумал, когда увидел особиста. Мы уже у Витебска и слышим частую канонаду, очертившую места ожесточённых боёв Красной Армии с Вермахтом. Разведка всё чаще натыкается на немецкие патрули, и даже небольшие отряды противника, то и дело на дорогах появляются колонны с техникой и пехотой. Мы шли по лесам, где пользуясь старыми грунтовками, где прорубая и прочищая тягачами с отвалами новую, делали мосты через овраги и речушки. Тяжело, долго, но всё это позволило нашему отряду выйти на финишную прямую. Уже завтра после полудня придётся двигаться по открытой местности, послезавтра отряд выйдет к большому мосту через реку, который находится в руках немцев. Не думаю, что там в охране окажется отделение пехотинцев, слишком значима эта переправа для врага, а значит, предстоит жаркий бой. Зато вечером, в ночь или утром, все, кто прорвётся сквозь вражеский заслон, окажется в расположении своих.
Не знаю, как их встретят и примут, в памяти про окруженцев лишь самое плохое осталось, вроде как их прессовали, выбивали признания в нарушении присяги, дезертирстве, добровольной сдачи в плен и так далее. Сколько в этом правды — не в курсе.
— Но почему? — на скулах у собеседника заиграли желваки.
— Задание. Ты знаешь, такое слово?
— С тобой я смогу быстрее добиться встречи с представителем Особого отдела дивизии или даже армии. Боюсь, что много времени уйдёт на разбирательства, — насупился тот.
Ага, как же. Я сейчас хожу по тонкому краю, готовый оступиться и рухнуть в пропасть. Столько ляпов, сколько я делаю каждый день — я не сотворил за всю свою жизнь. Красноармейцы и партизаны порой смотрят на меня, как йети, только что глаза не вылезают из орбит. Но это же меня и спасает: в их головах и уложиться не может, что есть люди, которые элементарных основ не знают не только в СССР, но и по целому миру. Плюс, все мои секретные вещи, оружие, техника, якобы блуждающий поблизости отряд осназа в костюмах-хамелеонах, которых никто не видит, а они видят всех и готовы в любой момент вступиться за меня.
Ко всему прочему пошли шепотки, что я совсем не тот, за кого себя выдаю. Помните гайдаевскую комедию, где жена главного героя шепчет главному злодею ' у него там не открытый, а закрытый перелом'. Вот и у меня сложилась ситуация. Окружающие считают, что я не просто там какой-то лейтенант НКВД, а скорее капитан этой службы армейского уровня или даже выше, сижу в столь засекреченном месте. Что про окружающий мир ничего не знаю, что я гений и конструктор всех этих секретных образцов, и только мне они подчиняются, и могу отыскать лишь я (каково, а?) и ещё кучу бреда.
Вот только стоит мне попасть за линию фронта, как меня немедленно расколют. И хорошо бы попасть в руки мастеров своего дела, которым важнее истина, чем последняя точка в уголовном деле. Так есть шансы выжить и даже сохранить здоровье.
Так что, мне с Морозовым не по пути.
— Покажешь секретные танки, и все всё должны там понять. Затребуешь прямую связь с командованием дивизии как минимум, а лучше армии. Не мне тебя учить, должен справиться.
* * *
— Здравствуйте, товарищ Сталин.
— Здравствуйте, Товарищ Морозов, — ответил с грузинским акцентом хозяин кабинета, куда был приглашён один из главных конструкторов советских танков.
Это был молодой мужчина с пристальным умным взглядом, что вкупе с высоким лбом сообщало о нём, как об обладателе недюжинного интеллекта. Несмотря на то, что всего пару часов назад он покинул самолёт, доставивший его в Москву, инженер был гладко выбрит. Причём, лезвие прошлось не только по щекам и подбородку, но и тщательно лишило растительности голову. В общем, Александр Александрович Морозов был лыс, как бильярдный шар. Такой подход к внешности был не самым удачным, так как крупные уши придавали мужчине некоторую лопоухость.
После смерти создателя среднего танка Т-34 Кошкина, он стал его продолжателем, улучшая отличную машину, которая — увы — страдала от «детских» болезней.
— Как долетели?
— Отлично, товарищ Сталин.
— Называйте меня по имэни-отчеству, если можно, — произнёс глава самого крупного государства на планете. — Я и сам буду так обращаться, если вы нэ против.
— Что вы, Иосиф Виссарионович, ничуть.
— Хорошо, — кивнул его собеседник и указал на ряд стульев за столом. — Присаживайтесь, Алэксандр Алэксандрович. Нам сэйчас чайку принесут.
Иногда в речи мужчины в военном френче без знаков различия акцент заметно усиливался, сообщая о сильном возбуждении. Или о желании человека показать такое волнение.
Десять минут между двумя людьми — ведущим танковым инженером и главой государства шла интересная беседа. Когда принесли чай в подстаканниках, беседа стала ещё теплее, и вдруг…
— А скажите мне, Александр Александрович, — вдруг произнёс Сталин, посмотрев с прищуром на своего гостя, — а когда ваш паровозостроительный завод успел выпустить танк А-сорок четыре, да ещё и переправить для испытания на некий секретный полигон в Западную Белоруссию?
— Простите? Вы о проекте товарища Бера? — напрягся Морозов, почувствовав, как мягкие нотки в голосе собеседника вот-вот сменятся звоном стальных тросов, легко способных разрезать любого, кто неосмотрительно попадёт под их хлёсткий удар.
— О нём, о нём, — кивнул Сталин, потом трубкой указал на папку, которая лежала на столе через один стул от инженера. — Ознакомьтесь, пожалуйста.
Тот, когда открыл папку, ожидал всего — документов о возбуждении дела на себя, как пособника врагов СССР, доносы от соратников (примерно так он получил своё место, когда по — слухам — неопровержимым документам, раскрывших врагов народа, были арестованы сразу несколько танковых конструкторов во главе со своим руководителем Фирсовым), приказ о смещении его с занимаемой должности и о многом другом.
Но он не ожидал увидеть десятки не очень качественных фотографий средних и тяжёлых танков. Там они были среди окопов, в окружении немецкой техники, в основном «наливняков» и «ганомагов». Стояли отдельно. Зафиксированы вместе с экипажем, выстроившимся перед боевой машиной и забравшемся на броню. Сняты изнутри, отдельные узлы, двигатели, снаряды отдельно и боеукладка в целом.
Сталин не торопил его, спокойно попыхивая трубкой, и внимательно наблюдая за тем, как хмурится всё сильнее и сильнее Морозов, откладывая одну просмотренную фотографию за другой. Закончив просмотр содержимого папки, он сложил всё в прежнем порядке и посмотрел в глаза хозяину кабинета.
