родителем — решительно не понимаю. Но они даже при мне и вслух, ей это выскакивали. И были решительно против нашей дружбы, но я, пусть и в женском теле, но настойчив. Дома они почти не бывают!
И квартира у них, по факту — шести комнатная! Просто последняя без окон. Еще и с двумя сортирами, и таким же количеством выходов — можно из кухни попасть в соседний подъезд. Планировка — безумец, заблудится можно. Чем я и пользуюсь, когда они все же приходят домой с внезапной проверкой, «а не привела дочурка кого в дом?».
Но главное — та самая шестая комната! Если квартира — лабиринт, то «кладовка», как мило и наивно зовут домочадцы двадцать квадратных метров мрака, черная дыра! Там, средь заваленных хламом стеллажей и всякого добра валом, можно плутать годами! И ни разу не найти ничего из того, что искал.
Мне довелось там даже ночевать. А еще я средь барахла нашел микроскоп, набор юного химика из шестидесятых с уронам в образцах, трансформатор на шесть тысяч вольт, и ТТ времён великой войны. Правда патронов к нему там не нашлось.
И именно в этой черной дыре я планировал спрятать свой контрабас, к которому стараниями деда Архимеда-тетушкиной любви и мастеру на все руки в одном флаконе, было приделано второе дно.
Надоело мне его таскать по чердакам! Надоело... он пыльный весь уже, грязный — отмыть надо, прежде чем в дом переть! Но терять к нему доступ до конца лета из-за отъезда Галки я не желаю.
— Ну, не переживай ты так! — попытался утешить я девушку, положив руку ей на колено — есть же и в дачи свои плюсы! Малина например — вспомнил я шикарную ягоду садов этого мира, и даже облизнулся.
Девка — отвернулась.
— И шершни. И осы. Про комаров вообще молчу.
Вспомнив, что у неё острая форма аллергии на насекомых, я не нашёл что ответить.
Лагерь мне сразу не понравился. Видом, запахом, расположением — всем! Шумное место возле пусть региональной, но трассы. Реденький лес, что и хоженый как парк, и заросший, как дворовые кусты. Ну и с бардаком соответствующим — с ходу можно найти чьи-нибудь трусы.
Речушка, не так не сяк, не искупаться, не умыться — грязная, да мелкая, но с комарами... целыми роями! Не подойти и на метр, хотя камешки в ней выглядят интересными. Ну и сам лагерь — один пятиэтажный корпус, окруженный древесными руинами.
Когда-то, как понимаю, корпус был лишь техническом придатком при большом лагере летних домиков. Их гнилые следы торчат везде по округи как призраки былой роскоши, создавая советующие благоуханья плесени и гнили. Как и асфальт дорожек до сих пор твердеет под слоем дерна и травы.
Так же тут были горки, турникеты, еще что-то, от чего остались только обломанные, обкусанные железки, так же торчащие из-под земли тут и там. Да даже забор каменный был! Оставив от себя на память только обработанный кувалдами фундамент — кому-то из местных сельчан-горожан нужен был бут для фундамента. От всего до моих дней дожил только главный корпус.
Пять этажей, первый технический — столовка, без кухни! Вся еда привозная. Театр-кинозал-актовый зал, куда нас не пустили даже при обходе. Кладовка со швабрами, куда мы все и дружной толпой, да не по разу сунули свой нос сразу при заезде — думали там подвал и что-то интересное, типо тренажерки. Облом.
Комната для наказаний — темный угол, с за решетчатым окном — туда нас тоже всех сунули носом, подробно разъяснив, что ждет каждого, за прогулы обхода, непослушание и не соблюдения режиму. Ну и душевая-душниловка...
— Жесть...
Остальные этажи жилые, и на радость разбиты не на огромные комнаты на двадцать рыл каждая, с нарами на все помещение, казарма, как я привык, а на маленькие клетушки на две двухъярусные скрипучие койки.
— Жить можно!
И... собственно все. Вожатые обитают тут же, только в комнатах по одному. Душа на этаже нет, вернее он есть, но я, не брезгливый перец! Туда не пойду — в коллекторе и то чище, и плитка не отваливается. Да и нет вариант словить на шкуру током! А тут и провода из-под плитки торчат... Да и не пускают нас туда, радуя заявлением:
— Туалет на этаже может не работать. В случае подобного, не надо бегать по этажам и в сему корпусу в поисках угла! И тем боле не надо искать этот угол на лестнице — идите сразу в низ, там дежурный клозет всегда открыт.
Но главная беда — делать в лагере решительно нечего.
Вообще! Совсем! Тут даже в распорядке дня так и написано: Подъем, завтрак, свободное время... Потом: обед, сон час — свободное время! Вечер отличается только наличием переклички-обхода, присутствие на котором обязательное условие для всех, дружащих с головой, лагерников.
Что будет, если не поприсутствовать мы узнали уже на следующие сутки после заезда — менты. Ловля потеряшки как беглого преступника с планом перехватом, и сдача его на руки радетелям. С апломбом, криком, скандалом, и заверением от ментов, что в следующий раз чадо ждет учет в комнате милиции.
То, что воспитатели и лагерь несут за дите ответственность во время его пребывания в лагере, а ни разу не родители, не присутствующее в нем и прибывающие в святом неведенье за сотню километров — никого не ипет.
В общем, лагерь — дико скучный! Тут вообще нечем заняться! В хлам! Из развлечений только близость города с поселком, куда на вторые сутки заточения свалило почти-что строем девяносто процентов узников.
А
