Но это так, мелочи. Основной темой наших с отцом и периодически заглядывавшим к нам дядей совещаний стали, ясное дело, патроны. Вспомнив все, что я знал об их устройстве, я еще предложил сделать для охоты патроны с дробью и картечью, заодно подбросив отцу с дядей идею охотничьего ружья-переломки. Что же касается разработки винтовок и карабинов для военных, то я смог лишь набросать принципиальную схему однозарядной винтовки с классическим продольно-скользящим затвором. Родным моим, впрочем, и того хватило, чтобы основательно призадуматься, а когда я вспомнил, что вроде бы первые такие винтовки делались под бумажные патроны [2] и под видом результата тяжелых раздумий сказал им, что делать патрон непременно с металлической гильзой как бы и не совсем обязательно, бояре Левские искренне обрадовались. Отец — тому, что можно резко упростить разработку и производство, а дядя — тому, что новое оружие, а особенно боеприпасы к нему получатся вполне приемлемыми для военных по цене. В итоге меня заверили, что к моему возвращению со службы винтовка будет если и не готова, то уж точно очень к тому близка. По-родственному да по-семейному договорились об оформлении привилегий на мое имя. Так, еще один широкий шаг на пути к большим деньгам. Планы на будущее я строил такие, что денег мне на их воплощение в жизнь понадобится много…
— Ну-ка, ну-ка, что тут у тебя? — отставной есаул Терского казачьего войска Турчанинов с явным интересом рассматривал арсенал, что я разложил перед ним — обе свои шашки, боевую наговоренную и тренировочную, трофейную саблю Орманди да наградную саблю, полученную от баварского короля. — Так, эти две сестрицы мне знакомы, — Турчанинов отложил в сторону обе шашки, — тут у нас ничего особенного, — он вынул из ножен наградную саблю и обратил внимание на золотую инкрустацию. — А это что?
— Награда от короля баварского, — пояснил я. — Оказал я ему услугу, пока там в университете учился.
— Сабля сама по себе как сабля, — заключил есаул, сделав ею несколько взмахов. — Вот золота король, смотрю, не пожалел. Хороша, видать, услуга оказалась?
— Ему понравилась, — уклончиво ответил я.
— Ну, раз ему понравилась, тогда оно и ладно, — согласился Турчанинов. — А это что за зверюга? — он осторожно взял саблю Орманди.
— Боевой трофей, — с плохо прикрытой гордостью похвастался я. — Старинная венгерская сабля, дюсак называется.
— Дюсак, значит, — Турчанинов крутнул несколько восьмерок и покачал головой. — Долго вокруг супостата кружить-то пришлось?
— Не особо. Мы конными бились. Два удара я отбил, от одного прикрылся, еще от одного уклонился, а потом он уж размахнулся, так размахнулся, я его уколом и достал. Под конец еще рубанул от души, — кратко изложил я ход боя.
— Пригодилась, стало быть, моя наука? — спросил есаул.
— Пригодилась, Яков Матвеевич, — признал я, — еще как пригодилась! Только вот с сестрицами, — я кивнул на свои шашки, — ты малость ошибся. Та из них, что боевая, тебе уже не совсем знакома. Я ее наговорил.
— Наговорил? — есаул задумчиво пригладил усы. — Попробуем?
— Только осторожно, — предупредил я. Турчанинов понимающе кивнул.
Я действовал больше в обороне, постоянно контролируя шашку, чтобы не поранить учителя. Сделать со мной у него ничего не получалось, но в азарт он не впадал и ошибок не делал. И все же один удар пропустил. Ну как пропустил? Я, разумеется, удар не нанес, но четко обозначил, и будь у нас бой настоящим, рубанул бы его по шее, не так, чтобы срубить голову, но исход оказался бы все равно смертельным.
— Ну что, Алексей Филиппович, — Турчанинов опустил шашку. — Учить тебя мне больше нечему. Но ты заходи иногда, позвеним железом, — с этими словами он протянул мне руку.
— Теперь только через три года, Яков Матвеевич, — пожал я крепкую ладонь есаула. — Под знамена призывают.
Мы тепло простились и я отправился домой, где меня взяла в оборот новообретенная сеcтрица Оленька. Татьянка сдала ей меня с потрохами, сообщив младшенькой, что я умею рассказывать невероятно интересные сказки. Пришлось отрабатывать… Про волшебника Изумрудного города я ей уже рассказал на днях, теперь настала очередь деревянных солдат Урфина Джюса. На оставшиеся дни я приготовил ей сказку про Буратино, пока еще не придумав, как его поприличнее переименовать, и сказку о спящей царевне и семи богатырях, которую, увы, придется пересказывать прозой, в стихах я ее совершенно не помнил. Да, жаль, что Пушкин в этом мире так и не появился. Род Пушкиных есть, а Александра Сергеевича, который «наше все», нет. Ну да ладно, может, еще и появится хотя бы кто-то похожий… Кстати, насчет Оленьки был интересный разговор с отцом. Как я понял, главной причиной, по которой они с матушкой забрали девочку под свою опеку, стало нецелевое, мягко говоря, использование денег, что отец давал родственникам Оли на ее содержание. М-да, на то же самое, помнится, жаловалась и Аглая, только у нее до решения вопроса дело так и не дошло. Впрочем, и не могла она там ничего решить, при ее-то роде занятий дочку так или иначе надо было с кем-то оставлять. А вот мои решили, быстро и радикально.
На могилу к Аглае я тоже сходил. Сторож кладбищенский не обманул, те пять рублей, что я заплатил ему, уезжая в Мюнхен, отработал честно и сполна — ухоженная могилка пусть и выглядела грустно, как ей и положено, но вместе с тем навевала какое-то светлое умиротворение. Себе я дал слово по возвращении со службы поставить мраморное надгробие, а сторожу дал три рубля с полтиной.
День, в который мне надлежало явиться на службу, неумолимо приближался. Женская часть семьи всячески выражала свое недовольство таким оборотом. И так четыре с половиной года отсутствовал, а тут опять из дома — что за злая судьбинушка? Но царская воля — это не то, что здесь принято оспаривать, и уж тем более, когда воля царя идет в паре с его обещанием возвысить главу рода, если я не обману царских ожиданий. Возвысится глава рода — лучше будет и всему роду, и семье нашей в том числе.
[1] Гласный — выборный представитель, депутат.
[2] Прусская винтовка Дрейзе 1841 года, французская винтовка Шасспо 1866 года.
Глава 2. Вкус службы
Служба службой, а перед поступлением на нее мне предстояло отметить свой новый уровень, для чего я и отправился в Разрядную палату. Там сделали списки [1] с моих дипломов и письма профессора Левенгаупта, а на следующий день я снова прошел памятную по гимназии процедуру определения разряда одаренности. Вот только на этот раз молочно-белый каменный шар после моих рук стал не синим, как это было тогда, а ярко-красным с багровыми прожилками. Результат я, как и в гимназии, получил в запечатанном конверте, вскрыть каковой надлежало дома. Ожидания мои полностью оправдались, разряд у меня теперь оказался, к радости всей семьи, пятым. А через пару дней я собрал сумку с вещами и явился в Кремлевское воинское присутствие, ведавшее призывом на службу московских бояричей и дворян.
Приняли меня на службу в чине подпрапорщика, то есть я должен был полгода отслужить фактически рядовым, а когда на собственной шкуре познаю все прелести и даже некоторые тонкости службы, меня ждало производство в прапорщики. Прапорщик — он вроде бы как уже офицер, но не вполне настоящий. На командные должности прапорщиков не ставят, их участь — состоять адъютантами при настоящих строевых офицерах и таким вот образом набираться служебной премудрости. А вот дальше уже произведут в подпоручики и все, тогда-то и можно будет не только считаться офицером, но и быть таковым на самом деле. Впрочем, сословная принадлежность одну привилегию мне в нелегкой жизни подпрапора обеспечивала — вместо получения и последующей подгонки по фигуре казенного обмундирования мне выдали пособие на его пошив. Правда, рассчитывалось это пособие по усредненному варианту, и расходы на построение мундира у тех портных, кои считались настоящими мастерами такой работы, полностью не покрывало, но как мне сразу же при выдаче пособия объяснили, пошив у других портных сослуживцы не поймут и не одобрят.
