— Я подумаю, — заверил я генерала.
Мы допили водку.
— А как же вы… Вы же за рулём!
— Элементарно, Михаил Владленович! Водителя официантка вызвала, водитель в машине меня ждёт!
Мы обменялись рукопожатиями, и я пошёл: объявили регистрацию на рейс.
Поднимаясь по трапу, я вдруг подумал: а как умирал Брежнев?
От автора: я беру перерыв. Не слишком большой, но и не совсем уж маленький. Соразмерный усталости.
Продолжение — следует!
Глава 2
15 сентября 1978 года, пятница — и далее
Дома
«Аэрофлот» не подвёл. Як-40 приземлился вовремя, багажом обременён не был, тут же взял такси — и успел на вокзал к прибытию московского поезда. Народу на перроне было изрядно. Человек двести. А на площади перед вокзалом — тысячи полторы. И трибуна. Неужели встречают меня?
Встречают! Иначе как объяснить транспарант «Слава советским шахматам!» и прочие приметы вроде «шахматных очков» на лицах самых передовых поклонников великой игры?
Очки, понятно, самодельные, переделанные из обычных, солнцезащитных, путем обрезания пластмассовых овальных линз в квадратные.
И тут я надел свои, фирменные — и стал неузнаваем. То есть узнаваем, но не как Чижик, а как модник — достал же вещь! Меня несколько раз спросили, где брал, и даже предложили купить, сначала за три рубля, а там дошли и до десяти.
Но тут ко мне подошли двое в штатском. Эти узнали, поприветствовали, и предложили план действий.
С планом я согласился, и когда поезд подошёл к перрону, зашёл в седьмой вагон (попытавшемуся не впустить меня проводнику сопровождающие сказали волшебное слово), и уже изнутри прошёл в четвертый, где размещалось наше купе. Девочки приняли меня радостно, сопровождающим поручили багаж.
Дождались, когда вагон опустеет, и только затем двинулись к выходу. Девочки за мной.
Шквал аплодисментов, крики «Ура», «Даёшь!», «Корона наша». Были даже попытки нести меня на руках, но девочки это пресекли. Их тоже хотели нести на руках, но тут четверо милиционеров обеспечили общественный порядок.
Мы вышли на привокзальную площадь, нас подвели к трибуне, на которой уже находились ведущие комсомольцы города — секретари обкома комсомола, горкома комсомола, центрального района комсомола и нашего института. Ещё были председатель областного спорткомитета и директор областного шахматного клуба.
От имени собравшихся главный комсомолец области произнес тёплую приветственную речь, а потом предоставили слово мне.
А я думал: вот если бы я опоздал? Или вовсе остался в Москве? Что бы было? А ничего бы не было, из Москвы позвонили бы сюда и дали отбой: сидеть и не высовываться.
Речь произнёс на автопилоте. Частью повторил вчерашнюю, частью позаимствовал из литературы: мол, чувствовал всемерную поддержку, да и как иначе, наш город будет мировой столицей шахмат, и в нём состоится международный шахматный конгресс!
Тут, на мое счастье, пошёл дождь, да преизрядный, почти как в Багио, и мероприятие завершилось само собой.
Добрые люди в штатском довезли нас до Сосновки, да ещё в двух автомобилях. В один наш багаж, пожалуй, и не влез бы: девочки купили кое-что в Маниле, кое-что в Токио, а вес распределили между нашей командой. Наша же команда покупала японскую радиотехнику, стереомагнитолы. Они легкие. Так сказали девочки. А поскольку поощрительные суммы выдавали они, как поспоришь? Вот и привезли изрядно сверх аэрофлотовской нормы. Детскую одежду, ткани, фурнитуру, а, главное японскую швейную машину. Стереомагнитолы японские брать не стали: у них другой диапазон УКВ, нежели в Союзе. В Союзе их лучше купить в «Березке»: там зарубежная радиотехника адаптирована под наши условия. И даже в Чернозёмске теперь есть стереовещание. Пока только два часа в неделю, но перспективы громадные.
В Сосновке нас встречали скромно. Только домашние.
И очень хорошо.
Как славно просыпаться дома! В своей кровати! И завтракать обыкновенной яичницей на свином сале!
Так бы и жил месяц! Или два! Ничего не делая, только гуляя с девочками по округе, да собирая грузди и прочие дары леса!
Месяц в Багио каждого сделает патриотом. А я и прежде родину любил. Теперь ещё больше любить буду.
Дождик перешёл в обыкновенный, слабенький, но прогноз погоды обещал, что завтра над нами повиснет антициклон, и будет висеть, пока не надоест. То есть вторая половина сентября будет тёплой и сухой. Потому палатку мы не убирали, Ми и Фа по-прежнему считали её своим домиком, играли там, прятались от дождя и от Буки с Бякой. Но сейчас они были в доме, мерили обновки. Девочки есть девочки, в любом возрасте тряпочкам рады.
Приехали папенька и Анна. Поддержать межсемейные отношения. Они у нас, скорее, ноябрьские, но вдруг и потеплеют?
Пока дамы занимались детскими обновками, папенька захотел поговорить серьёзно. Я предложил подняться наверх, в свой кабинет, где тихо и спокойно, но папенька указал на палатку, затем на ухо и губы. Боится прослушивания?
Хорошо, прошли в палатку. В ней сейчас полумрак, значит, не только не подслушают, но и не подсмотрят.
— Что ты знаешь о маменьке? — не стал ходить кругами он.
— Сейчас выступает с «Аббой» в Америке. То бишь в США.
— Мне тут по театральной линии сказали, что она ушла из Большого и стала невозвращенкой.
— Что ушла — да, знаю. А невозвращенка — это кто?
— Не вернется в Союз!
— Не факт, не факт. Может, и вернётся. А сейчас хочет побыть на вольных хлебах. Там это принято, у артистов. Не век с одним театром мыкаться, а заключать контракты. На год, на месяц, на одно выступление. По-всякому.
— Но… но что же будет?
— Думаю, ничего плохого. У неё неплохой старт, за концерты с «АББА» она получит недурную сумму. И рекламу. Так что я за неё не волнуюсь.
— Я не о ней. Я о себе… О нас. Что будет с нами?
— А именно?
— Меня… Меня подали на заслуженного артиста Узбекистана. А теперь всё это может пойти прахом.
— Ты уже заслуженный артист России. Это никак не меньше.
— Позже я мог бы стать народным артистом Узбекистана, а народный — это народный.
— Ну, и станешь. Рашидов щедрый человек, он не передумает.
— Но если маменьку лишат гражданства…
— Вы давно в разводе, это первое. Сейчас не прежние времена, это второе. И маменьку вовсе не обязательно лишат гражданства. Там, — я показал на крышу палатки, — мне дали понять: если маменька не полезет в антисоветчину, а будет только петь, то всё обойдется. Гоголь надолго покидал страну, Тургенев, Алексей Толстой, Куприн — да мало ли творческих людей подолгу жили за границей?
— Тебе точно сказали?
— Вполне. Будет заниматься искусством — на здоровье. Займётся политикой — не обессудь. Но она не займётся.
— Ты думаешь?
— Зачем ей антисоветчина? Да и жизнь гастролирующей певицы не оставляет времени на политику. Хотела бы стать политиком — давно была бы депутатом Моссовета. Или даже Верховного Совета.
— Это да, гастроли выматывают. За два месяца устаёшь больше, чем за полгода дома.
— Именно. А представляешь — год за годом в разъездах? Милан, Мадрид, Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро, Мельбурн, Сидней…
— Представляю, — вздохнул папенька, — представляю…
Но успокоился.
Мы вернулись в дом, в семейный круг, и минут через двадцать папенька сказал, что пора и честь знать, что мы устали, что нам нужно отдохнуть.
На прощанье девочки вручили Анне заграничный подарок, предметы дамского туалета и косметику. А я папеньке — набор пластинок «Десять главных премьер 1977», оперные записи с партитурой, либретто, фотографиями.
Где он их ещё услышит, те премьеры?
Вечер прошел уютно и спокойно. Спели колыбельную, смотрели на небо.
В понедельник я копал картошку. Ми и Фа мне помогали. А Лиса и Пантера отправились в город, руководить «Поиском», оставив мне килограмма три рукописей. Читай, раз ты читатель!
