триста мелочи. К сожалению еще две тысячи рублей — это были сотенные купюры выпуска 91 года.
Черников вспомнил знакомого еще со старой квартиры, который рассказывал про бабушку и ее сокрытые в чемодане с нафталином пропавшие рубли. Он нашел его номер в записной книжке, в которой давно не делал никаких записей, и Олег Моргось заметно был удивлен новогодним таким ранним беспардонным поздравлением, впрочем, безобидного Черникова. И ещё его странный почти бестактный прямой вопрос — про рубли. «Видно худо совсем старику» — подумал Олег, — «кому-то хочет сбагрить дензнаки СССР — тоже мне — исторический раритет».
— Заходи попозже, спят ещё мои, ладно езжай сейчас, — наконец, принял решение он.
Черников приехал на пустом утреннем троллейбусе, который так медленно полз через весь город с двумя пассажирами и кондуктором. Так медленно текло время и так сильно билось сердце Черникова, что он вышел раньше, на одну остановку, возле дежурной аптеки, купить валидол.
Олег после звонка Черникова окончательно проснулся, достал из холодильника пиво, внутренне определился, что хочет положительно оказать старику услугу. Он полез в кладовку искать чемодан. Жена привычно с ненавистью раздражённо прорычала, чтоб он не мешал спать. Он нашел чемоданчик, принадлежавший бабке и привезенный из села после ее похорон, и там были напиханы рубли, трёшки, пятерки, реже десятки. Он начал зачем-то их считать, потом расчихавшись от затхлой макулатуры, — какая разница тысяча там рублей или две, но никак двадцать пять тысяч как уверял он всем. Олег с порога сунул чемодан Черникову, потому что эта поднявшаяся вздыбленная внутри черная плесень обиды на бабку (что деньги пропали зря, что их оказалось немного — тьфу, чемодан набитый бумажной медью) не позволили ему пригласить бывшего коллегу на кухню и выпить там за новый год как он раньше планировал.
Рублей по сусекам собралось под тысячу. Смущал, конечно, мелкий разменный формат основной массы, но все безопасней как раз для карманных расходов. Черников откладывал, откладывал новый поход Туда, путались мысли, не хватало советчика, друга, подруги, родителей, да того же Сахацкого. С кем поделиться, кому рассказать. Как проверить свою адекватность?
Он вышел в подъезд и позвонил в дверь к пожилым соседям (которых толком не знал, случайно здоровался раз в неделю), но не растерялся же — прихватил бутылку шампанского… Он поздравил с Новым годом сначала испуганную хозяйку, потом и хозяина с костылем, с накинутой на плечах женской кофтой. Черников слышал себя отстраненно: «Примите мои поздравления с наступившим новым тысячелетием! Извините за беспокойство!…» — и как бы оценивал себя в третьем лице — «нет с головой у него все нормально, вот разговаривает с другими, держит контроль — не сумасшедший!»
Семья Кордуняну проживали в этом доме со дня его постройки в 79 году. Глава семейство получил эту квартиру, будучи слесарем на «Виброприборе». И еще когда не выписали ордер, он с женой и ребенком приезжали смотреть стены будущего жилья. Деревья во дворе выросли, дети разъехались еще до смутных времен перестройки. Сын дослуживал в российской армии, а дочка вышла замуж и после учебы осталась в Одессе. Старший Кордуняну постоянно курил на балконе дешевые сигареты и поэтому поводу переругивался с соседкой этажом выше, предъявляя в алаверды — ее привычку трусить над его головой коврики. (А Черникову нравился как бы доносившийся запашок то ли махорки, то ли папирос «Беломорканал» — такое легкое поветрие из 50–60.) Они так и не поняли, зачем приходил Черников или потом по-своему поняли, что-то вспомнили из другой прошлой жизни, когда вроде запросто — ходили друг другу в гости, и потом в разговоре с дочкой по телефону долго рассказывали, что заходил сосед в новогоднюю ночь…
Это была его вторая «телепортация». Тот же «Рубин-106», храп одинокого пьяницы, осторожный переход с ботинками в руках от телевизора до двери, и вот он в подъезде, спускается вниз во двор в другом городе, в другом времени.
Черников подождал уже во дворе, когда как по расписанию выйдут эта троица старшеклассников — парень на коньках и две девушки, которые с коньками через плечо проследовали к катку и сначала стали расчищать лед стальным скребком. Черников оглядывался на них и отходил, выбирался на улицу из двора.
Скрип снега под ногами. Он прошел по улице — один дом, два дома… Почта, магазин подписных изданий, продовольственный магазин. Все заперто, без света внутри, без охраны. Проехала одна лишь машина — «Москвич 408». Улица была отлично освещена синеватым неоновым светом новых светильников. Снег был лежалый, почти с ледяными торосами сугробов, не таявший с ноября.
Два часа ночи, совсем немного гуляющих, несмотря на новогоднюю ночь. Один голосивший пьяный, но много освещенных окон и громкая музыка из окон общежития строительного техникума.
Это было волшебство новогодней ночи, которое продолжалось.
Минус двадцать-пятнадцать мороза, широкий шаг, расплывчатые мысли и соображения куда идти. Потом отпущенные уши ушанки, и завязанные тесемки, потом поджимающий проникающий морозец в носках и подстилках в самых крутых, правда бывших в употреблении, зимних ботинках, которые только смог найти Черников в Кишиневе на рынке.
Куда податься?
Он шел где-то по центру, судя по «сталинской» застройки. И здесь уже было больше празднично шатающихся горожан, да еще и с детьми. Он пробежал полквартала, чтобы согреться.
Руки в перчатках он засунул в карманы пальто.
Он, конечно, исподволь знал, куда ему надо идти.
Площадь с железнодорожным вокзалом.
На вокзале было не так многолюдно. На справочном механическом табло довольно обширное расписание, и оно по запросу как бы просыпалась, моргало железными ресницами этим множеством алюминиевых табличек-букв. В зале ожидания было сумрачно, никаких телевизоров. Застрявшие мрачные квелые пассажиры, взбадривались объявлениями из диспетчерской. Но вблизи, когда Черников погрузился в толпу, нашел свободное место возле урны, когда он присмотрелся, прислушался — все заиграло другими красками, как на потемневших картинах суровых фламандцев — свой праздник жизни.
Рядом сидела бабка в распущенном платке с аккуратным мешком вместо сумки, и интеллигентный, похоже, командировочный с дипломатом, и вдруг, компания молодых, почему-то казалось студентов. Они уже где-то встретили новый год (в общежитие?), а теперь самой ранней электричкой отправлялись куда-то за город. Они были здесь на вокзале самым ярким шумным солнечным пятном.
И Черников поволокся за ними. Три парня, две девушки, одна гитара. Объявили посадку на скоростной поезд. Черников удивился, почему они не сели на электричку, потом сообразил — что глубокая ночь — какие там электрички и, наверное, до их места сейчас можно добраться только на
