Я скрипнул зубами. Это что получается? Больше сорока лет жизни я заводу отдал, и чтобы вот так от меня избавлялись, как от бракованной детальки?
— Слышь! Эдик! Я хочу с Савельичем поговорить, — глухо произнёс я. — Если вы так вот разгонять начнете, кто же тогда работать будет? Кто опыт будет молодым передавать? Не боишься, что цех встанет?
— Ты, дядь Валер, тоже драмы-то не накручивай, — Эдик, не отвлекаясь от своих дел, взял со стола пачку подшитых технологий производственного процесса, начал что-то искать. — Маршрутка не попадалась?
Я заглянул старшему мастеру в глаза.
— Вижу, ты не допетриваешь, Эдик, в чем соль… Вот скоро тебя так выкинут, как пса, тогда посмотрим, — процедил я.
Мастер задумался. Сам по себе он был неплохим мужиком, а быть козлом его обязывала работа. Ответа не последовало, потому что из-за двери раздался грохот. Не просто грохот, а такой гром, что всё у нас под ногами вздрогнуло.
Твою дивизию, что там⁈
Мы с мастером в мгновение переглянулись и выскочили в цех. Там творилось нечто невообразимое — китайский станок ходил ходуном, только что не прыгал.
Оказалось, что Игореша, вернувшись с курилки, заметил приспособу, которую я принес, и решил меня не дожидаться — вроде как, раньше начнёшь, раньше закончишь. Вставил, запустил. Но что-то пошло не так! Выпучив глаза, он схватился за голову, с ужасом наблюдая, как ревет станок. Его вот-вот накроет или порвет.
— Отойди, дурень! — крикнул я, но тот из-за грохота не услышал.
Мастер, смекнув, что пахнет жареным, бросился за металлический защитный щит. Спрятался, сука… А кто пацана спасать будет? Я кинулся выключать станок.
— Да отойди же ты!
Я подскочил к застывшему от ужаса Игорьку, откуда только прыть молодецкая взялась, и оттолкнул его от опасного станка.
Вовремя!
В то же мгновение огромный металлический вал со скоростью ракеты вылетел из станка и будто косой прошелся по фрезерному ряду. Не закрепил его Игореша! Криворукая молодежь!
Грохнуло почище бомбы. Во все стороны, как от гранаты, полетели техпроцессы, ящики, покореженный металл, гнутые инструменты. А тяжеленный вал, глухо ухнув, со всего маху впечатался мне в грудь.
«Спас паренька, и хрен они меня уволят» — было моей последней мыслью. Ну а дальше ничего не было… Темнота и покой…
Глава 2
— Шишак будет, — послышался голос, такой, будто картошкой кто-то подавился.
— А как он так жмякнулся? — любопытствовал второй, прокуренный и немного сиплый.
— Каком кверху! Верка только пол вымыла… Скользко, как соплей намазали.
Я пытался соображать. Стоп! Что ерунда?.. Я же должен был погибнуть? Как сейчас помню — железякой от горизонтально-фрезерного так приложило, что слышал хруст собственных костей. Сто пудов — травмы, несовместимые ни с одной жизнью. Приснилось, что ли? Фу-ух… Живой?
Разлепив глаза, почувствовал почему-то, как саднит затылок. Передо мной вокруг рожи каких-то незнакомых усатых работяг. То, что это работяги, видно сразу — морды изрезаны морщинами, невзгодами закаленные, прокуренные. Ладони, что ковши, широкие и мозолистые, с въевшимся мазутом в прожилках. Ну и спецовка, конечно. Правда, не видел такую одежду лет сорок уже… советского кроя еще. Интересно, откуда они ее урвали? Где-то расконсервировали старый склад?
Вгляделся в лица. И никого знакомых… хотя — разве что вот этот, посередке? Рожа такая, будто уже видел раньше… Странно, очень странно. А еще я на полу лежу, загораю.
— Э! Студент, ты не покалечился? — голос прозвучал так, будто ко мне обращались.
— Да нормально все с ним, глянь, как шарёнки вылупил! Труханул маненько и все.
Один из работяг с щеткой усов под носом потянул мне мозолистую руку, помог встать. Я поднялся, тотчас подметил, что дело происходило в заводской раздевалке. Все, как и везде в подобных помещениях: длинные ряды шкафчиков с замками, свет льётся из коробчатых уродливых плафонов на потолке, вокруг крашеные в болотный цвет стены, а на полу затертая мелкая и кривая плитка.
— Маралий корень! Верке хоть говори, хоть не говори, а она все одно мыло хозяйственное в воду добавляет! — проворчал усатый, который помог мне встать. У него из кармана торчит штангенциркуль. Кстати, тоже советского еще образца, с точностью до десятки. Добрый прибор.
За подобный сейчас между рабочими такая рубка шла, что не дай боже. Все эти новомодные штангеля с погрешностью в сотку и цифровым табло не шли со старым советским инструментом ни в какое сравнение.
— Ладно, мужики, че мы пацана смущаем! Пойдемте, что ли, в козла, пока двадцать минут до начала смены? — предложил усатый.
Мужики быстро потеряли ко мне интерес, некоторые развернулись и, переговариваясь, куда-то пошли.
— Молодой, э-э! — окликнул меня усатый. — Там тебя Палыч искал.
— Наставничек херов, — зажав ноздри пальцами, выдал другой работяга, помоложе усатого.
Я так понял, высказался в адрес какого-то Палыча.
— Да ему доплачивают за ученика. Говорю Палычу — давай его мне, а он говорит: чему ты его, кроме как квасить, научишь?
В раздевалке поднялся гогот. И «делегация» двинулась к лестнице. Я еще несколько секунд слушал удаляющиеся голоса:
— Васька, ты кипятильник поставил? Ты фрезу нашел? А когда у тебя до 3471 руки дойдут?
Я еще довольно туго соображал, но что сразу резануло, так это то, что они ко мне «молодой» обращаются. Я-то, может, и не против молодым быть, какой дурак откажется, только моя молодость закончилась лет этак тридцать назад.
Ну дела! Вообще ничего не помню, ни какой это цех, ни как оказался здесь. А с Игорьком, интересно, что стало? Я же вроде успел сберечь его. Но почему, япона-матрёшка, я целехонький. Для наглядности я все же похлопал себя по груди ладонями, никакой раны там не было и в помине, кости тоже целы. Кстати, рубашка тоже не моя… и брюки… что за ерунда? Бракованные пассатижи! И не пил вроде, глоток шампанского у Машки-табельщицы точно не в счет. Этого пойла бутыль надо, чтобы дядю Валеру повело.
На полу заметил ключ от шкафчика с биркой, видимо выронил, когда поскользнулся. На бирке — номер моего ящичка, «49». Я уже хотел нагнуться и его подобрать, как из-за поворота вывернул молодой мужик, на вид лет тридцать с хвостом хорошим. Рубаха на груди расстегнута, важно выпирает небольшой пивной живот. Он улыбался с таким видом, будто говорил: вот он я — хозяин жизни. И, заметив валяющийся ключ, зафутболил его под шкафчик ногой.
— Моргала раскрой, куда прешь! — огрызнулся я.
— Простите-извините, — насмешливо бросил он и, повернувшись к кому-то, приветственно вскинул руку. — Жендос, здорова, родной! Как житуха?
Я выдохнул, формально извинения были получены, разборок не будет, да и не до того мне сейчас.
— Ниче, пойдет, в субботу работаешь, Андрюх? — ответил ему кто-то. наверное Жендос.
Только сейчас я заметил в проеме у шкафчика переодевающегося толстяка, стоявшего в одних трусах, причем изделие на нём явно не из магазина, а как будто вручную сшитое. Трусы-парашуты с неказистыми швами в советскую клеточку.
— Суббота для идиота, — хмыкнул Андрей и скрылся в следующем проеме.
— Слышь, земляк, а че это за номер цеха? — я обратился к толстяку, прыгающему на одной ноге с брюками в руках.
Тот смерил меня взглядом исподлобья, не предвещающим ничего хорошего, но ответил.
— Седьмой с утра был, — и с этими словами громко захлопнул дверцу ящика.
Этот звук как будто сначала тяжелым шаром покатался у меня в черепушке, а потом полетел дальше.
— Были у бабуси два веселых гуся, — последовал комментарий Андрея. — Один белый, а другой дебил! А на дебилов внимание не обращают, Жендос!
Я не успел ответить, как Андрей из прохода свернул к шкафчикам. Догонять его я не стал, с этим остряком позже разберусь, тут вначале бы с самим собой разобраться. Я поднял ключ, нашел шкафчик с сорок девятым номером, оказавшийся напротив шкафчика толстяка, открыл. Внутри меня ждали зияющие пустотой полки и кусок на хозяйственного мыла. Я даже бровь изогнул, скользнув взглядом по надписи на куске: 70% цена 25 коп. Это ж сколько оно тут лежит? Хорошо его кто-то забыл, чуть не на полвека, угу… Но выглядит мыльце очень себе даже свежим, и попахивает как надо, будто его вчера сварили. Люблю его запах. Он у меня с человеком труда ассоциируется.
