и резкая сутуловатость делали его похожим на грозного царя Иоанна. И вообще он был прожжен, опытен (торговался, искал комнату только поближе к морю) и был похож на художника или режиссёра, который на несколько дней вырвался к морю и потом скоро улетит обратно, чтоб потом через несколько дней (после заседания худсовета) вернуться на юг. У него полно денег и мало времени, своя выпивка (бутылка армянского коньяка) в сумке-мессенджер рыжего цвета из лошадиной кожи. Ему только добраться до комнаты, снять проститутку в кафе, которая и не проститутка, потому что приехала из Свердловска за приключениями.
Ведерникова Лена и Алина Паскевич гуляли в сопровождении молодого человека Олега Карамышева, который второй уже день ухаживал за Алиной, но которому больше нравилась Лена, но которая была безнадежна по причине ее скорой свадьбы. Он был чуть постарше девчонок и подошел к ним на пляже, пристроившись на камнях возле их лежака. Он для начала попросил присмотреть за его одеждой и сандалиями, пока он пойдет купаться. Он был спортивен фигурист, но никому не рассказывал, что когда-то занимался балетом. Тяжелая травма ноги поменяла его судьбу. Он закончил торговый вуз и уже два года работал в секции спорттоваров, и пока мог помочь разве только с покупкой велика.
Черников увидел их на спуске у дома Коровина.
Он то ли растерялся, то ли специально промедлил, но первой его окликнула Ведерникова:
— Это вы Николай Петрович, вот так встреча!
— Добрый вечер Елена, простите, не помню отчества.
— Это так удивительно снова встретиться с вами. — с долей иронии продолжала Ведерникова.
— Даже самому обыкновенному человеку даровано одно чудо — это чудо неожиданной встречи. — ответил Черников.
— Алина, не узнаешь? Наш сосед в поезде первого января. Я же тебе рассказывала… Старичок в белых носочках.
— Блин и впрямь. Ну, ка повернитесь на свет. Так вы совсем юноша! Николай, если б я знала, что с нами в купе едет такой бодрый старичок…
— Олег. — подал голос и руку парень.
— Очень приятно.
— Давно вы в Гурзуфе? — спросил Олег.
— Только приехал, вернее приплыл.
— И еще не устроились? — спросила Лена.
— Как-нибудь переночую, а завтра уже сниму комнату.
— А где ваш багаж? — поинтересовалась Алина, она прижималась к Олегу.
— Я налегке, и не обременю ни вас, ни себя, если позволите прогуляться с вами.
— Мы сначала — по Набережной — махнула рукой Алина. Лена молчала, переваривала внезапное появление Черникова.
Солнце уже совсем спряталось за макушки гор. Какое-то время они все шли молча, и вокруг было много тоже гуляющих. Черников сбился смотреть на красивых и загорелых девушек. Шорты, шлепанцы и уже легкие свитера, загорелые ноги, загорелые лица со всех концов советской империи. Олег с Алиной ушли немного вперед, Черников, наконец, смог посмотреть на Ведерникову в упор, прямо в глаза.
— Вы специально приехали? — она смутилась, — Вы преследуете меня?
— Я запомнил, что вы с подругой собирались в Гурзуф и рискнул — может встречу?
— У меня жених, и это не обсуждается. Свадьба в декабре.
— Тогда мы просто случайно встретились и теперь гуляем по набережной.
— Все-таки вы странный.
— Пожалуй, это можно обсудить, но лучше расскажите, как отдыхаете?
— Погода отличная, здесь уже двое суток, сегодня плавали до Алушты. Посмотрели дуб Никулина и камень Варлей на месте съемок «Кавказской пленницы».
— Олег — это приятель Алины?
— Нет, познакомились здесь на пляже. А вы бывали в Алуште?
— «Алушта» с древнегреческого переводится как «сквозняк».
— Причем тут сквозняк?
— Так в этом все дело что ни при чём. Болтать что попало, и как попало, не думая, что говоришь — вот высшая форма приятельского общения.
— Я помню, как мы ели в поезде вашу лапшу.
— Я тоже помню вас: спортивный костюм, длинные ноги, «Избранное» Хемингуэя, и ко всему блондинка.
— Ну не совсем блондинка или вы так хотите меня оскорбить?
— Я даже помню ваше легкое дыхание.
— А я удивлялась — древнучий дедуля, а не храпит.
Ведерникова где-то по своей глубокой сути была задорной девчонкой. Замедленной, где-то ленивой, где-то слишком хладнокровной, но по настроению вдруг отзывчивой, если не на авантюру, то на активную движуху. Она еще никого не любила по-настоящему безнадежно, безрассудно, и это ее отмороженность снежной королевы покоряла всех.
С Черниковым они действительно заболтались. Смеялись, шутили, толкались. И она только вдруг моментами проверяла себя — «в этом нет, ничего серьезного, он же старше меня значительно, подумаешь там поклонник…»
Потом к половине девятого Алина повела компанию в гости родительскому однокашнику. Художником Гуревич на все лето и осень прописался в Гурзуфе. Веня Гуревич взятый в укорот за абстракционизм (за серию размалеванных полотен, которые купили за доллары иностранцы — как раз за зеленные чуть и не навесили ему расстрельный срок), он бросил «чистую живопись» и много лет работал художником на киностудии, а зарабатывал на плакатах.
Элегантный добродушный художник с распростертыми руками принял Алину и ее компанию. Он снимал полдома чуть выше от пятака по Ленинградской. Нужно было еще подняться по ответвленной улочке, по каменным или выдолбленным ступенькам и справа сразу упереться в дверь в стене двухэтажного дома.
Там похоже разворачивалось обычное вечернее. Французский шансон из катушечного магнитофона, бутылки вина на овальном столе на веранде (а другая комната была спальня и мастерская), смех, разговоры, полусумрак от люстры с маломощной лампочкой, многолюдье (а может так показалось уже с пришедшими). В комнате было два дивана и несколько стульев и все это было занято, а кто-то стоял.
Ведерникова пользовалась успехом, и не Черников, а Карамышев (пока Алина ушла смотреть акварели Гуревича) оборонял ее и от какого-то актера с очень знакомым лицом, который принес ей бокал вина, и от настырного кавказца. Черников продолжал голодать и отвлекся на стол: съел лепешку и гроздь винограда, присматривался к двум оставшимся бутербродам на тарелке с клеймом Кузнецовского фарфора. Кавказец клянчил, тянул Ведерникову на танец (музыка Джо Дассена), Карамышев перехватил ее — «она обещала мне раньше».
Потом вернулись Алина с Гуревичем, потом четверо мужчин, в том числе кавказец и немолодой актер и хозяин квартиры ушли играть в преферанс. Остались молодая жена Гуревича (впрочем, ей было уже за сорок), ее подруга — доцент, которая тоже была знакома с отцом Алины по кафедре градостроительства. Черников попросил чаю и разрешение съесть эти бутерброды.
— Может вам приготовить яичницу. — предложила Анастасия, вторая или третья жена Гуревича. — Знаете со студенческих времен. Люблю поесть на ночь. Нет, правда, пойду, приготовлю.
— Давайте я с вами. — предложил Черников.
— Мы что сюда пришли есть? — спросила Алина.
— Не беспокойтесь
