траншею отсюда и до обеда. А учитывая, что земля была напрочь сухая и пересохшая, получалось очень тяжело и плохо. По итогу они все-таки справились, но про самогон потом даже не заикались.
Все это мне было знакомо. Даже нормативы одевания комплектов я помнил и выполнял лучше всех, чем очень удивил старшину. По итогу меня поставили в пример, что крайне не понравилось ефрейтору Кукушкину, ведь я отобрал у него первое место.
Сейчас, в молодом теле, все нормативы давались мне необычайно легко. Видимо, сохранилась не только основная память, но и мышечная. Впрочем, тут можно поспорить, какая именно память тут была задействована.
А к вечеру следующего дня произошло событие, которое слегка взбодрило даже мое эмоциональное состояние. На центральном проходе был установлен турник, на котором часто занимался командир роты, капитан Воронин. Тот же Кукушкин заметил что, несмотря на неброский вид, я хорошо выполняю все нормативы. Несколько раз цеплялся ко мне, совершенно без повода. И вот, сегодня, перед самым отбоем он застал меня на этом самом турнике, когда я делал подъем с переворотом. Ефрейтора переклинило, потому что ему пришло плохое письмо.
— Слышь, Громов! Ты что тут, самый спортивный? — цыкнул тот, глядя на мои пируэты. Сам он к турнику подходил только для того, чтобы повесить на него постиранный китель. Чтоб сушился лучше.
— Не могу знать, товарищ ефрейтор! — лениво отозвался я.
— Энергии смотрю много, девать некуда?
— Сейчас личное время. Почему бы не позаниматься? — возразил я, делая очередное повторение.
— Потому что! — не выдержал тот. — Все, слезай! И за мной, шагом марш!
Я усмехнулся. Ефр был злой, вот и докопался. И не важно, какой повод. Докопаться и до столба можно, почему тот железный.
Спрыгнув со снаряда, я невозмутимо двинулся за ним. Мы зашли в бытовую комнату, где стояли гладильные доски с утюгами, шкафчики с подшивочным материалом, нитками и иголками.
— Чего ты лыбишься, Громов? — набычился тот, закрыв дверь. — В наряд захотел?
— Кто ж в наряд хочет, да еще и вне очереди⁈
— А че тогда, спортом захотел позаниматься?
— Разве кто-то запрещал?
— Не нравишься ты мне Громов. Не нравишься.
— Так я и не балерина, чтобы всем нравится.
— Вот в том-то и дело, что не балерина. Короче, так… — тот небрежно кинул на гладильную доску свои штаны. — Вот тебе мои штаны, погладь их… Только дыры не прожги! Понял?
— Не понял! — твердо ответил я, глядя на него как на мелкого таракана. — С какого перепугу я должен гладить твою форму?
— Слышь, дух! — Кукушкин явно не ожидал такого поворота. — Голос прорезался? Много болтаешь! Взял утюг в руки и сделал, как дедушка говорит!
— Дедушка, а не пошел бы ты в одно место⁈ — без всяких эмоций произнес я. — А штанишки свои ты сам погладишь, когда нервы в порядок приведешь!
Естественно ефрейтор от такой наглости опешил.
— Не, ну вообще… Духи вообще оборзели… Да я тебя!
Он попытался ухватить меня за ворот тельняшки, но я ловко перехватил его руку и скрутил в болевом приеме. Тот охнул, заскрипел зубами.
Шагнув влево, я вывернул ему руку так, что тот был вынужден упасть на колени.
— Громов, ты че⁈ С-ка! — зашипел он, утратив возможность сопротивляться. — Пусть, мля!
— Ты, конечно, дедушка, не спорю! Но еще раз докопаешься без какой-либо причины, терпеть не стану! — тихо ответил я. — Я статус уважаю, звание тоже, но палку не перегибай. Думаешь, я тут буду кому-то задницу облизывать?
Вдруг скрипнула дверь.
— Э-э! А я не понял! Что это тут происходит? — раздался суровый голос за моей спиной. Обернувшись, я увидел старшину роты. Прапорщик Лось как раз вышел из умывальной комнаты, с голым торсом и полотенцем на плече и решил заглянуть в бытовку. Не мужик, а машина.
— Виноват, товарищ прапорщик! — ответил я, сразу же отпустив «дедушку». — Ефрейтор Кукушкин просил показать ему прием болевого захвата, я чуть-чуть переборщил.
— Да? — тот посмотрел на меня недоверчивым взглядом. — Кукушкин, это правда?
— Так точно, товарищ прапорщик! — хриплым голосом ответил ефрейтор, разминая пострадавшую кисть.
— А ты что, в борьбе разбираешься? — хмыкнул Лось.
— Ну, есть немного… Больше в айкидо, чуток в дзюдо.
— А по тебе и не скажешь. Где учился?
— Да так… — пробормотал я, спешно придумывая легенду. — Самоучка, где получалось, там опыт и перехватывал. В зале немного, на улице у знакомого военного пенсионера. Ну и друзья помогали.
— А вот это хорошо! В октябре будет смотр по боевым искусствам, пойдешь в основном составе! — старшина, напевая себе что-то под нос, неторопливо прошествовал к сушилке, повесил там полотенце и вышел обратно. Затем скрылся в каптерке.
— Мы друг друга поняли? — спросил я у ефрейтора.
Тот смерил меня гневным взглядом, но ничего не ответил. Шагнул к выключателю и протянул к нему руку, как вдруг…
Во всем подразделении потух свет! Кукушкин в растерянности замер на месте. А я, оглянувшись по сторонам, бросился к окну. Правда, ничего там не увидел. Вообще ничего — сплошная темнота. Значит, света не было во всей части.
Со всех уголков центрального прохода послышались недовольные возгласы.
— Так, я не понял! — голос прапорщика в темноте, прозвучал особенно громко. — Дежурный! Что с электричеством?
— Оно кончилось! — пошутил дневальный.
— Шутник, твою мать! Дежурный по роте! — рявкнул прапорщик, натягивая китель прямо на голый торс. — Живо ко мне!
С фонариком в руке прибежал дежурный по роте, ефрейтор Кириллов. Вместе со старшиной они отправились проверять распределительный щит. Не было их минут десять.
Пока решали возникшую проблему, появился лейтенант Лавров. Под его руководством, сержанты принялись наводить порядок в подразделении, зажгли керосиновые лампы. Отбой как-то сам по себе отложился на неопределенный срок.
Я одним из первых оделся по четвертой форме. Несмотря на то, что больше ничего не происходило, было как-то тревожно. Само по себе электричество не пропадает, это либо какая-то авария, либо диверсия. А вдруг, прямо сейчас нашу казарму собирается расстрелять из автоматов скрывающийся в темноте враг⁈
Вскоре, моя догадка частично подтвердилась — электричество отключилось не только в казарме, но и во всей части. Все были на ушах, однако смысла в этом не было никакого. Человеческий муравейник.
По
