Заработала и пресса. В Софии уже был еженедельник, издаваемый на русском языке. Перед тем, как начались аресты, были напечатанные воззвания и проповедь болгарского патриарха. Газеты с этими «идеологическими выстрелами» появились в бесплатном доступе одновременно с появлением солдат. Синопсис написанным статьям в газете подавался и на болгарском языке.
— В Болгарском Царстве вводится прямое управление. Место престолоблюстителя упраздняется. По окончанию войны, в Софии будет коронован болгарским царем Его Высочество Константин Петрович, — громоподобно вещал Миних. — Вы уверены в том, что Россия проиграет в противостоянии с Англией и Францией? Или Вы берете в расчет турок, чья армия не выдерживает критики? Россия одержит победу, но вы имеете возможность доказать и свою лояльность и отплатить России благодарностью за то, что ни в одном поселении не было голода.
Престолоблюститель Сербского царства Иван Васильевич Войнович, русский морской офицер, быстро возвысившийся сразу после того, как Сербия окончательно вошла в зону национальных интересов Российской империи, первым заверил о верности присяге и своей и всего сербского народа. Будучи грамотным капитаном линейного корабля, он привлек внимание Тайной канцелярии уже тем, что был сербом, да еще и из самой знатной сербской фамилии Войновичей. Теперь Сербия наиболее лояльное государство среди четырех иных государственных образований на территории Балканского полуострова и Эгейского моря, на островах которого расположился Союз островов.
Уже было согласовано, что по достижению двенадцати лет на царский сербский престол сядет Милош Петрович Романов-Обилич, признанный сын русского императора. Однако, в связи с последними событиями и с тем, что вообще стала возможна вероятность появления неких националистических «кружков по интересам», Милош будет, скорее всего, коронован раньше. Император доверяет реляциям Миниха, а Христофор Антонович обязательно укажет на то, что Сербию нужно еще больше приближать.
Греки… Тут так же хватало сложностей. Очень много бандитов и недовольство, которое появилось в первый же день, после освобождения греческих земель от османского ига. Оказалось, что, по мнению греков, этих самых их исконных земель больше, чем предлагает Россия. Греческие элиты, только недавно пребывавшие в рабском положении, вдруг, решили, что и Запад полуострова Малая Азия, да и проливы с Константинополем, — все она, — Греция.
Десять лет шла работа по успокоению и усмирению этих греческих элит, создавая собственные, лояльные. Переселялись на Пелопоннес крымские и причерноморские греки, которым на льготных условиях давали землю и обеспечивали охраной. Так же произошло разделение Греции на три губернии, управленцами в которых стали назначенные Минихом люди. Работает там и не покладая рук Тайная канцелярия, но все сводится к тому, что придется вводить прямое управление.
Иное дело — Конфедерация островов Эгейского моря, прозванное Союзом островов. Это искусственное образование более чем предано России и следует исключительно русской повестке, в том числе противопоставляя себя, так как на островах так же в большинстве проживают греки, тем тенденциям к национальному движению, что имеют место на материке.
— Если кто из Вас, — Миних вновь обвел взглядом всех присутствующих на Балканском Совете. — Предаст Россию, то, даю слово, все и каждый пожалеет от этом.
Под всеобщее «да, никогда!», «мы верны присяге!», Миних сидел и чуть улыбался, чтобы не показывать, что у него резко заболело сердце. Десять лет изнурительной работы не могли пройти мимо, а возраст у Светлейшего князя такой, что до него и доживают немногие. Но Христофор Антонович не сдается, он для этой России, за этого императора и старуху с косой прогонит или уговорит, чтобы та пришла попозже. В такой переломный момент для России генерал-фельдмаршал и генерал-губернатор не может оставлять свою Родину.
Когда все разошлись, в присутствии своего верного помощника, по сути, уже заместителя, Потемкина, Миних позволил себе слабость.
— Позови ты мне, Гриша, медикуса! — попросил Миних.
— Сию минуту, Ваша Светлость, может, что и я могу сделать? Вам плохо? Где болит? — засыпал вопросами Григорий Потемкин.
Григорий Александрович определенно испугался остаться практически один на один с тем ворохом проблем, которые накопились с начала противостояния с европейскими державами. Ему откровенно было и жаль Миниха, в котором увидел своего отца. Не того, что хотел от сына только выдающихся результатов во всем, при этом не покупая книг и не нанимая нормальных учителей и бил за самые малозначительные проступки. Григорий увидел в Минихе тот образ отца, идеал, когда родитель и строгий, но и поучает, и помогает, и требует, и даже жалеет. Рядом с Минихом Григорию Александровичу хотелось соответствовать ему, быть не хуже. Оттого, после назначения адъютантом к царьградскому генерал-губернатору, Потемкин еще ни разу не впадал в ранее свойственную ему меланхолию или хандру. Только работа, учеба и познание!
— Ты проверил, Гриша, все в порядке? Мы готовы ко всем конфузам? — спросил Миних уже после того, как медикус принес лекарство.
— Да, Ваша Светлость! Сам генерал-фельдмаршал Петр Семенович Салтыков помогал инспектировать войска, — отвечал Потемкин.
— Эх! Велика Россия, да грамотных офицеров все равно не хватает. Вот и старичка Салтыкова направили сюда, кабы командовал отражением атаки, — сокрушался Миних, сейчас действительно ставший похожий на древнего старика.
— Видать, Румянцев бьет шведа, там важнее на земле воевать, а к нам прибыл Спиридов, неверное, у нас наиглавнейшее — морские баталии. Генерал-адмирал, как поплыл в Дарданеллы, так оттуда только и реляции пишет, не поспеваю исполнять, — говорил Потемки, сидя у кровати, на которой лежал Миних.
— Ты, Гриша, вот что сделай: напиши бумагу о передаче тебе всех полномочий, что… — начал говорить Миних, но был перебит Потемкиным.
— Не годно это, Христофор Антонович, вы поправитесь, — сокрушался Григорий Александрович.
— Вы, премьер-майор, забыли Устав? — прикрикнул Миних.
— Никак нет, Ваше Высокопревосходительство! — вскочил премьер-майор Потемкин.
— Так, исполнять! — уже тихим голосом сказал Миних.
* * *
Граница Франции и Швейцарии. Ферне
3 октября 1762
Шестидесятилетний мужчина, с виду невзрачный, но ранее блиставший и статью, и, тем более, умом, он покорил не одно женское сердце. Впрочем, к сластолюбцам Франсуа-Мари Аруэ не следовало причислять. Женщины были, но их могло быть и существенно больше. Была и любовь, насколько этот увлеченный человек вообще мог любить. С маркизой де Шатле Франсуа-Мари прожил более пятнадцати лет, и это были лучшие его годы. Только почему лишь на склоне лет человек понимает, какие именно годы были лучшими, почему не может сказать, что именно сейчас лучшее время, постоянно надеясь на еще большее счастье в будущем и, как правило, ошибаясь?
Но кто знает этого, кажущегося забитым человеком, которому сейчас имя Франсуа-Мари Аруэ? А еще три года назад сидящий в кресле человек звался Вольтером. Великим Вольтером, главным Философом, Сокрушителем мироздания, Просвещенным безбожником — много было у мужчины званий. Не было ни одного человека из высшего общества, кто бы ни читал произведения Франсуа Вольтера и не восхищался бы его гением.
Чаще бывало так, что придворные, будь то в Лондоне, Париже, Вене или в далеком Петербурге, читали книги французского вольнодумца, восхищались и соглашались со всеми словами на страницах многих книг, но, чуть позже, уже в присутствии монарших особ, или некоторых наиболее консервативных чиновников, замолкали. Порой оскверняли своей хулой гений Вольтера при свете дня, а ночью, в свете лампад и свечей, могли восхищаться Философом. Но не было ни одного человека, который мог прочитать книги Вольтера, оставаясь при этом равнодушным.
Еще пять лет назад Вольтер все еще находился в Сан-Суси и все так же, как и десятилетием ранее, имел влияние на мысли короля Фридриха Великого. Что пошло не так? Может, очередная увлеченность Вольтера прусской дворянкой, возможно из-за того, что Франсуа старался под любым благовидным предлогом, но отказаться от редактуры непрофессиональных текстов прусского короля? Все могло иметь значение и быть причиной тому, что король охладел к Вольтеру и ему, ставшему в один день вновь Франсуа-Мари Аруэ, пришлось искать прибежище.
