Выхожу на крыльцо, и первое, что я вижу, это абсолютно сухие ступеньки. Минуточку, а как же дождь? А как же гроза, которая не давала мне спать?
На улице сухо и удивительно тихо. Та самая предутренняя тишина, когда все вечерние и ночные создания уже замолчали, а утренние ещё не проснулись и не спешат будить мир своим безудержным оптимизмом.
На первый кусок рубероида я натыкаюсь прямо на садовой дорожке. Второй валяется у самой калитки. Третий под окнами. Такое ощущение, что стихия всё-таки успела погулять у нас в саду, но только очень выборочно и фрагментарно.
Я двигаюсь по её следам и вскоре прихожу к эпицентру. Металла нет. Там, где лежало добытое с боями кровельное железо, сейчас раскиданы прикрывавшие его листы старой кровли. А несколько кирпичиков, которые удерживали их на месте, словно издевательски положены сверху.
Спёрли железо, прямо у меня под носом!
Выскакиваю за калитку и растерянно оглядываюсь. Ничего, никаких следов. Только где-то вдали в заречье воют собаки.
Ночь тиха, равнина внемлет Богу…
Твою мать, ну что за идиот⁈ Хочется собрать на свою голову все возможные проклятия. Мусором он прикрыл, кирпичиком прижал… Про такие ситуации существует хорошее слово — пролюбил, которое активно показывает желание хозяина расстаться с принадлежащей ему вещью.
Да нет, ну как это так, честное слово⁈ Мы ведь живём в стране победившей социалистической морали. Просто взять и скоммуниздить три десятка листов кровельного железа.
И каким образом? Я днём внимательно наблюдал за процессом. Старшаки вшестером еле-еле машину разгрузили. Сюда что, подъёмный кран подгоняли? Я не слышал.
Хотя если судить по воспоминаниям о грозе, вокруг меня могли бы весь дом разобрать на кирпичики, я бы и то не проснулся. Ладно, хватит посыпать голову пеплом.
Не теряя времени, седлаю мопед и мчусь к Коле Степанову. Пожалуй, я нахожусь в таком состоянии, что и капитана Грибова бы сейчас в постели поднял. Но, к сожалению, не знаю, где он живёт.
Коля выскакивает на крыльцо в ВДВ-шной тельняшке с голубыми полосками и в больших семейниках. В глазах горит огромное желание дать мне в дыню.
— Ты чё, сдурел? — громким шёпотом заявляет он. — Мать с сестрой разбудишь!
Маленький, аккуратно выбеленный домик Степановых светится в темноте, как снежный сугроб. Небольшое жилище просто утопает в цветах. Я слышал, что мать Николая белит его два раза в год и в целом отличается аккуратностью и строгостью нрава.
— Николай, — говорю потерянным голосом. — У меня оцинковку украли.
Степанов окидывает меня подозрительным взглядом, опасаясь, что я решил его разыграть среди ночи. Но юмора в моём виде нет ни капли.
— Жди, — говорит он.
Через пять минут лейтенант Степанов появляется на крыльце, одетый по всей форме, хмуро поправляя на себе портупею.
— Ты на колёсах? — спрашивает он. — Мне за мотоциклом в райотдел идти надо.
С сомнением оглядываю свой «дыр-дырчик», не уверенный, что он выдержит такого лося. Но деваться некуда, так что, поскрипывая амортизаторами, катим обратно.
С собой Степанов прихватывает большой мощный фонарь. В его холодном обличающем свете мы находим всё новые и новые улики.
— Вот здесь, видишь, пёрли по цветнику, — показывает Николай на растоптанные пионы. — Вот тут даже след остался. Кажись, от сапога. Но тут криминалиста вызывать надо, чтобы сказал точно.
— Коль, — говорю. — Криминалиста мы до утра точно не дождёмся. Вряд ли кто-то будет выскакивать из постели из-за моей кражи. Это ведь не какое-нибудь тяжкое преступление. Утром разбираться будут. А металл к тому времени ищи свищи.
— Навряд ли утром, — качает головой Николай. — У нас своего криминалиста нет. Придётся из Кадышева вызывать.
— Тем более, — говорю. — Давай ещё смотреть. Может, какие-нибудь зацепки обнаружим.
Зацепок много, в прямом смысле этого слова. В них вся калитка и деревянные брусья вокруг неё. Их регулярно цепляли острыми металлическими углами, оставив многочисленные царапины.
— Мало их было, — делает вывод Николай. — Видел, как лист в руках гулял? Может, вообще один человек.
— Один? — не верю я. — У меня тут на разгрузке студенты вдвоём еле-еле листы тягали.
— О, — смеётся Николай, — ты не знаешь, на что подвигает человека халява. Тут в Телепени был случай. Одна тётка у них в котельной на угольном складе работала. Ни то двор подметала, ни то ещё какой ерундой занималась. Так вот, она за месяц через дыру в заборе 10 тонн угля в посадки перетаскала. Нычку себе там сделала. Это притом, что идти было почти километр до туда. А ты говоришь оцинковка.
От мысли, что всё это мог сотворить один человек, почему-то становится легче. Может быть, этот самый похититель ещё недалеко ушёл? Может, мы сможем его догнать?
— Ну-ка посвети, — прошу. — Давай посмотрим. Может, у забора следы какие остались?
— Думаешь, на машине приехали? — соображает Николай. — Да ну, ты бы проснулся, наверное.
— Ага, — говорю. — Как металл из-под окна таскать, так не проснулся. А здесь вскочил бы сразу.
— Ну ты сурок! — гогочет Степанов. — Здоров на массу давить. Сразу видно, совесть чиста.
С совестью у меня и правда проблем нет. Все проблемы со временем. Именно оно, проклятое, не даёт мне нормально высыпаться. Так уж повелось, что вся работа в фотолаборатории проходит в ночные часы.
Дождей не было уже давно, но и земля на улице не то чтобы сухая и укатанная, а скорее наоборот пыльная и рассыпчатая.
На такой след вполне может отпечататься. Правда, как понять, что он сегодняшний, а не, к примеру, позавчерашний, понятия не имею. Вот следы моего мопеда до калитки отчётливо видны. Других заметных следов на глаз не обнаруживается.
— Так, а это что такое? Коль, — говорю, — а ну-ка, глянь.
С левой стороны вдоль дороги идёт неглубокая, но вполне отчётливая борозда. Словно какой-то гигант взял в руки гвоздь и процарапал им полосу.
— Хрен его знает, — говорит Николай.
— Но вчера этого точно не было. Ненормальный какой-то след. А пойдём-ка, пройдёмся? — предлагаю я.
«Это ж-ж-ж — неспроста», как говорил один наблюдательный медвежонок.
Озадаченные, мы идём вдоль черты до ближайшего перекрёстка, потом уверенно поворачиваем налево и движемся дальше. Загадочный след кое-где прекращается, превращаясь в пунктир, но потом снова возникает.
Всё происходящее живо напоминает мне детскую игру в казаки-разбойники.
На утоптанной, почти до каменного состояния, улице Советской мы его практически теряем. Но, разбежавшись вдвоём в разных направлениях, находим снова у первого же поворота. Дома заканчиваются, и след выводит нас на просёлок.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спрашивает Николай. — Может, у тебя медведЯ оцинковку спёрли? Берлогу себе крыть.
— Смейся, смейся, — говорю. — Главное, чтобы ты потом с этими медведЯми справился. А так мне без разницы, у кого своё имущество отбивать.
— У тебя хоть права на это имущество есть? — подозрительно спрашивает меня Николай. — Сам-то откуда взял?
— Обижаешь, — говорю. — Всё честь по чести. Со склада взял. С накладной, с чеками. Повезло просто.
— Ну тогда ещё легче будет, — радуется он.
Мы преодолеваем ещё один поворот, и тут у меня в голове всё становится на свои места. Ну, конечно же! Слоны, самогон… Кто мог знать о том, что у меня во дворе хранится этакое богатство? Только те, кто его непосредственно разгружал. Ну или человек, которому они могли об этом рассказать.
Глава 17
Перед нами тот самый хутор, где «старшаки» закупались самогоном, и с которого ревнивец Серёга едва не похитил на шашлык местного козла.
В прошлый раз мы приезжали сюда на мотоцикле, поэтому, наверное, дорогу я не узнал. Так часто бывает, особенно когда не сам едешь, а тебя везут.
— Ну что, — говорю, — давай капитана звать?
— Погоди, — говорит Степан, — убедиться надо.
— Да чего тут убеждаться? — я показываю ему на землю. — Вон он, след ведёт к самым воротам. Ты фару, кстати, притуши. А то сияешь тут, как маяк над морской гладью.
