насколько измождены их лица. Алексей Сергеевич и вообще стал древним стариком.
Причину их замешательства я понял через секунду. Им показалось, что посетители в сферических шлемах — это, скорее, галлюцинация, чем реальность.
— Это мы, всё в порядке, — сказал я, поднимая руки. — Немного задержались.
Но прежде, чем кто-то из них что-то успел ответить, по центру просторной комнаты возникла зеленоватая голограмма, и неизвестный мне мужчина проговорил:
— Ну вот, наконец-то вы все и вместе! Как долго я этого ждал! Уж волноваться начал, что операция провалится. Но нет, оставшиеся зверушки тоже в клетке.
— Константин Семёнович, — надменно произнесла императрица. — Вы же понимаете, что за это вас ждёт кара?
— Какая кара? — усмехнулся начальник тайной полиции. — Вам оттуда никогда не выбраться. Адью.
— Константин Семёнович… — обалдевшим от происходящего голосом проговорил Голицын. — Как же это вы?.. Вы же на страже должны были… Мы все…
— А вы-то там каким боком оказались? — с едва заметным сожалением проговорил Ушаков. — А, впрочем, и к лучшему. Вы мне своей честностью давно поперёк горла стояли. Не будете соваться, куда не надо.
Оболенский ничего не сказал, но лишь покачал головой. Было видно, что по его картине мира сильно ударило произошедшее.
А я считал людей. Пирогов и Воронцов, император с сыном, к которым уже бросилась Анна. Василий Иванович с Вероникой в обнимку, оба без сознания. Незнакомый мне мужичок и отец с братом. Кого-то не хватало.
Живоглот усиленными темпами создавал защитные сферы. Хотя я подозревал, что делал он это всё же с ленцой, надеясь перехватить душонку-другую.
— Ты боишься того, кто прячется в здании? — спросил я, обращаясь к Пушку. — Или ты ничего не боишься? — но я знал, что и у него есть то, чего он, как минимум, опасается.
— В здании никто не прячется, — ответил он, подтвердив мои предположения. — Само здание и есть хищник. Даже не так, — он задумался, чтобы подобрать нужные формы для собственных соображений. — Весь этот мир — хищник, а здание лишь его часть. Боюсь.
И вот последнее для меня стало откровением. Впрочем, я не очень хорошо разбирался в эмоциях живоглотов. Как по мне, так он вообще их не испытывал, а только сидел и ждал свежую вкусную душу.
И пока разговаривал с питомцем, я, наконец, понял, кого не хватает. Елены Юрьевской.
Внутренним взором, я пошарил по зданию и обнаружил ещё две группы людей. В одной были телохранители, но, судя по тому, что тела лежали вповалку и какая-либо аура у них отсутствовала, все они были мертвы. А вот во второй оказалось два вполне живых человека. Большего на расстоянии в данных условиях я сказать не мог.
Тем временем Ушаков продолжал что-то грозно вещать, но у меня сложилось впечатление, что его никто не слушал. Все занимались более актуальными задачами. Например, такими, как выживание. Тогда он решил снова завладеть вниманием.
— Ну и должен поблагодарить Елену Ивановну Юрьевскую, без которой всё это было бы невозможным. Лена, ты где, я тебя не вижу? — он тщетно оглядывался по сторонам, насколько ему позволяла голограмма.
— Её здесь и нет, пёс, — громовым басом заявил очнувшийся император.
Разумеется, ему и сыну сфера для очистки воздуха досталась первому.
— О, какие люди, — расплылся в ехидной улыбке Ушаков. — А вот оскорблять не надо, а то я ещё пожалею, что не подстроил вам случайную смерть.
— Лучше умри сам, пока я до тебя не добрался, — прогремел в ответ император, поднимаясь и подходя к голограмме. — Жить тебе осталось только вдох.
— Спешу вас разочаровать, ваше императорское величество, — с издёвкой заявил начальник тайной канцелярии. — Возврата оттуда, где вы оказались, нет.
— Как нет? — спросил знакомый женский голос, и ему вторил девичий: «Ах!».
Я оглянулся и увидел Елену Юрьевскую и Алису. Ну теперь точно все в сборе. У женщин на головах было надето нечто похожее на противогазы. Но говорить они могли свободно, голос только немного искажался. Видимо, они были готовы. Правда, как оказалось, не ко всему.
— Ох, извините, дамы, — ещё более издевающимся голосом проговорил Ушаков. — Я вас обманул. Нет оттуда возврата. У вас был билет в один конец.
Алиса уронила лицо в ладони и зарыдала, но утешать мне её совершенно не хотелось. Юрьевская же разозлилась, но тут она окинула взглядом собравшихся и поняла, что участие в заговоре известно в том числе и императору. Поэтому она тоже сникла, облокотилась на зеркальную стену и сползла на пол. Очень театрально, надо сказать.
Больше внимания на голограмму не обращали. И, видимо, поняв это, Ушаков отключился.
Итак, все выжившие собрались в одном месте, и теперь передо мной стояла задача вернуть всех домой. Желательно целыми и невредимыми. Предателей тоже, пусть с ними разбираются надлежащие органы.
Все постепенно приходили в себя, благодаря сферам для дыхания. Даже одного из двух боевых магов, что находились за гранью смерти, удалось вытащить. Второй, к сожалению, так и не пришёл в себя.
Отец и брат сидели, насупившись и отдельно от всех, словно считали остальных виновными в том, что оказались тут. Я не спешил к ним подходить. Ещё будет время пообщаться и выяснить отношения.
Пирогов уже деловито сновал в сфере от живоглота и помогал приходить в себя тем, кому это было сложно. Во многом плохо было цесаревичу, так что отец и мать склонились над ним. К нему же постоянно подходил и Алексей Сергеевич, пытаясь улучшить состояние юноши. Воронцов был на подхвате и делал всё, что говорил ему старший товарищ. Одним словом, на время забыл, что он сам — светлейший князь и светлейшая голова, а стал подручным целителя.
И тут я почувствовал, что что-то кардинально изменилось. Сам дом. Пространство вокруг нас изменило собственную текстуру. Зеркала потускнели, и их покрыл матовый налёт, за которым что-то двигалось.
Зверь вышел на охоту.
Я так понял, что он побоялся упустить добычу и теперь решил нас всех умертвить. Почему он не попытался сделать этого раньше, для меня неведомо. Наверное, надеялся переварить нас неспешно, поглощая одну эмоцию страха за другой, но не вышло. Мы вдруг оказались готовы сорваться с крючка, чего местный хищник допустить не мог.
Я прекрасно видел это резкое движение за матовым налётом на зеркалах. Оно было почти на каждой стене и нигде не повторялось.
