— Бым! — раздался глухой звук деревянного крюка о замёрзшую на морозе резину.
И эта резиновая шайба, словно повинуясь моей фантазии, после нескольких рикошетов, из-за застывших на пятаке вратаря и двух защитников гостей, вдруг выскочила на клюшку Геннадия Комолова. И Генка, не растерявшись, чётко вколотил одиннадцатую банку для пущей радости двух тысяч любителей хоккея.
— Гооол! — закричала подогретая глинтвейном толпа.
— Гол! — гаркнул Комолов. — Работает твой Френель, Иван! Ей богу работает закон!
— Какой Френель, Генка? — поинтересовался десятиклассник Ванька Степанов.
— Хоккейный, какой же ещё? — проворчал тот.
— Угол падения, равен углу отражения, академики, — хохотнул я, похлопав парней по каскам.
— Да, пофиг, — хмыкнул Комолов, — всё равно зыкински разыграли, — добавил он и радостно покатил на скамейку запасных.
* * *
После счёта 11: 3 в раздевалке только и разговору было, что про победу на первенство области. Парни наперебой фантазировали, как мы сначала разнесём всех в своей 4-ой зоне, а потом выйдем в финальную четвёрку и грохнем там самую матёрую команду, многократного чемпиона, пермский «Дзержинец». Виктор Коноваленко тихо посмеивался над моими новыми одноклубниками, но отмалчивался и не возражал. Я же старался держать серьёзную мину на лице и раньше времени ребят не расстраивать тем, что по условиям моей высылки я не имел права покидать границы города Александровска. Либо заранее поставив в известность участкового, мог съездить в соседнюю деревню или село, но вернуться обратно обязан был до 23-х ноль-ноль. Вот такой режимный выходил у меня сезон 1974 — 1975 года.
Глава 14
Баня, которую Иннокентий Харитонович соорудил на дворе своего дома, давно уже требовала капитального ремонта. По этой причине стены и потолок состояли исключительно из почерневшего от времени дерева, пол местами прогнил, а обвалившаяся штукатурка печи напоминала часть стены берлинского Рейхстага, после взятия его советскими войсками в 1945 году. А вот что касается полок в парной, то их я уже привёл в божеский вид, заменив полностью черную и гнилую конструкцию, державшуюся на одном честном слове, на свежеструганные и покрытые лаком досочки. И это были те самые доски, которые остались от разобранных первых двух рядов зрительских трибун.
Однако на мои хлопоты с баней, которая за неимением водопровода и горячей воды мне требовалась ежедневно, Харитоныч почему-то недовольно проворчал: «Да наплюй, всё равно обратно всё сгниёт, таков закон жизни». Я же ему категорически возразил: «Поверь, старик, если вовремя не вложиться в модернизацию, то не только баня рухнет, но и страна развалится. И это, я тебе скажу, может случиться резко, внезапно и что самое неприятное шарахнуть по голове».
И теперь на этих досках лежал олимпийский чемпион Виктор Коноваленко и блаженно стонал после каждого моего хлёсткого удара берёзовым веником по спине, ногам и пяточкам. Густые клубы горячего пара танцевали под потолком, капли пота заливали лицо, а обжигающий жар буквально проникал в каждую клеточку моего богатырского тела.
— Эх, хорошо-то как, хорошо, — кряхтел Виктор Сергеевич. — Будто заново родился. Поддай парку, Иван, что-то стал я замерзать, ха-ха.
— Силён ты, Сергеич, париться, я так долго не продержусь, — проворчал я.
Но всё же алюминиевым ковшиком с длинной рукояткой почерпнул из таза немного тёплой воды и уже в десятый раз плеснул её на каменку. И вода, попавшая на раскалённые добела камни, тут же громко зашипела, за пару секунд превратилась в обжигающий пар, а температура в крохотной парилке мгновенно подскочила на несколько градусов Цельсия вверх.
— Эх, хорошо, — снова крякнул Коноваленко. — А неплохо ты своих парней натаскал. И хоть уровень у команды аховый, но выучка уже чувствуется. Понимают куда бежать и кому пасовать.
— Делаю всё, что в моих силах, — по словам произнёс я, так как даже дышать в такой раскалённой атмосфере стало тяжело. А затем, помочив два берёзовых веника в тазу, принялся стегать своего дорого гостя, чтоб он больше не жаловался на холод и холодный приём.
— Потише-потише, зашибёшь, — закряхтел он спустя минуту. — Слушай, Иван, у меня всё из головы не идёт — кто эти люди, которые тебе помогают?
— Люди? — пробурчал я, сунув веники в таз и присев на нижнюю полку. — Так это контора Юры Андропова. Я когда сидел в Бутырке и ждал приговора, то мне первоначально пообещали насыпать пять лет строгого режима, а в зале суда вместо «строгача», объявили три года высылки. Я тогда сразу вычислил того, кто протянул руку помощи.
— Не понял, — помотал головой Коноваленко, присев рядом, — если Андропов сам тебя упрятал, то зачем же он тебя спустя год стал вытаскивать?
— Понимаешь, Сергеич, наше правительство не представляет из себя монолит, — улыбнулся я. — Самая большая «башня Кремля» — это Брежнев, за ним всегда последнее слово. Но кроме Леонида Ильича есть ещё две группировки, ещё две «кремлёвские башенки»: это Суслов со своими соратниками и Андропов со своими союзниками. Брежнев приказал Андропову нашу команду закрыть, и он чётко выполнил приказ. И тут Суслов, для которого я — личный враг, сделал так, чтобы мне выписали максимальное наказание. А Андропов наперекор сделал всё, чтобы я получил по минимуму. Помнишь, в 6-ом матче Суперсерии против ВХА Рик Лей избил Валерку Харламова? И сразу же появилась статья, где было упомянуто моё имя, дескать был бы Тафгаев на льду, то драки бы не случилось. То есть, кто-то специально подобный материал заказал и, скорее всего, переговорил с Брежневым. Поэтому спустя пару месяцев и состоялся мой перевод из посёлка Вая сюда, в Александровск, где есть хоккейная команда.
— Ерунда какая-то, — хмыкнул Коноваленко — Что ж тебя сразу не перевели в Горький, чтобы выступать за наш родной «Полёт»? Кстати, «Полёт» сейчас играет во второй лиге, и это гораздо лучше, чем чемпионат области.
— Возможно, так и было задумано, но вмешалась группировка Суслова, — тяжело вздохнул я. — И вместо крупного областного центра, города Горького мне пришлось осесть в обычном уездном городке.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Виктор, — а что они хотят, ну, этот Суслов и твой Андропов? И зачем эти «башни Кремля» нужны товарищу Брежневу?
— Во-первых, работать же кто-то должен, значит, без ближнего круга соратников просто не обойтись. Во-вторых, если убрать одну группировку, то вторая моментально отправит Леонида Брежнева, как Никиту Хрущёва на заслуженную пенсию. А вот сказать, что хотят Суслов и Андропов не так-то просто. Я ведь с Юрием Владимировичем несколько раз общался, и насколько могу судить, в данный момент он владеет такой информацией о состоянии экономики страны, которую не знает никто.
— Нормальная у нас экономика, только в магазинах постоянно чего-то не хватает, — буркнул Коноваленко.
— Если мы покупаем зерно в США и в Канаде — это уже ненормально, — криво усмехнулся я. — Целые отрасли работают в убыток, благосостояние людей растёт гораздо медленней, чем в капстранах. Научно-техническое отставание от развитого мира постоянно увеличивается. В общем, мечтает Юрий Владимирович перестроить наш «советский колхоз» во что-то более прогрессивное, только не знает как. А товарища Суслова экономика вообще не волнует. Он почему-то думает, что если строго придерживаться научного коммунизма, вбивая его в голову каждому человеку с детства, то коммунизм построится автоматически. Если коротко, то Суслов — это сказочный фантазёр.
— А Брежнев? — спросил Виктор и, подчерпнув ковшичком воды, плеснул на каменку.
— Леонид Ильич размышляет примерно как мой старик Харитоныч, — хохотнул я, — если ничего в своей лачуге руками не трогать, никто ведь с голода не умирает, то ничего на его веку и не развалится. А потом гори всё синим пламенем. Ну что, ещё попарить?
— Подожди, — крякнул Коноваленко, ведь даже ему стало невыносимо жарко. — Тут моя Валя твой американский пиджак решила почистить и, представляешь, нашла во внутреннем кармане сберкнижку на десять тысяч рублей. Она тебе нужна или как?
