— Княже! — Горан протиснулся в дверь и коротко поклонился. Он постарел за эти годы, раздался вширь, но по-прежнему был могуч, как дикий тур. Лицо его покрылось морщинами, и лишь глаза на нем, горящие пронзительным огнем, были все еще молоды. Седая окладистая борода лежала на могучей груди, а на бычьей шее тускло мерцала серебряная гривна, полученная когда-то за храбрость.
— Садись, — махнул рукой князь. — Что там у тебя с этими ведунами? У моей жены скоро совсем кукушка из дупла выпорхнет. Разобрался, что это у нас тут за великие волхвы, которым грядущее ведомо, завелись?
— Разобрался, государь, — хмуро кивнул Горан. — Лучше бы не разбирался, честное слово! С души воротит.
— Что так? — удивился Самослав, который почувствовал неприятный холодок, пробежавший по спине. Плохое начало разговора.
— Смотри сам! — Горан положил на стол лист бумаги, густо покрытый неумелыми рисунками. Боярин писал с трудом, его рука была тяжела, и он частенько рвал бумагу пером. — Вот, как ты учил, сделал. Тут кружками и стрелочками людишки помечены. Полюбуйся, где стрелочки начинаются, и где заканчиваются. Тут не один месяц работы, княже.
— Проверили? — нахмурился Самослав, до боли в глазах вглядываясь с лист. В его груди медленно наливалась злость. Как же так!
— Трижды проверили! — хмуро кивнул Горан. — За каждый кружочек головой ручаюсь. И за каждую стрелочку тоже. Многих дней работы каждая из них стоила. Люди мои в полглаза спали и на чердаках неделями под себя ходили, чтобы кусочек разговора услышать.
— Плохо! — прикусил ус Самослав. — Это очень плохо! Не пропустите удар, Горан! Если ты не ошибаешься, тут моя собственная голова на кону стоит.
1 Триест находится в зоне субтропиков, крайне нетипичной для этой широты.
2 Пола — совр. Пула, Хорватия. Город на южной оконечности полуострова Истрия.
3 Спор о трех главах — один множества внутрихристианских конфликтов в 6 веке. Вопрос состоял в предложении предать анафеме в связи с обвинениями в несторианстве личность и труды богословов Феодора Мопсуестийского, некоторые труды Феодорита Кирского и одно из писем Ивы Эдесского. Разногласия между различными христианскими церквями, вызванные спором о трёх главах, не преодолены до сих пор.
Глава 17
Месяц спустя. Октябрь 630 года. Гамбург. Эксклав Словении.
Множество рукавов, на которые распадалась река Лаба в этом месте, омывали два десятка островов, которые, разделяясь мелкими протоками, образовали целый лабиринт. Вышата исходил из конца в конец весь большой остров, у которого словенская Лаба делилась на два рукава германской Эльбы, южный и северный. Остров был хорош, и топкие места в нем сменялись участками вполне себе неплохой землицы, где можно будет потом разместить крепость. Остров был размером три на три мили, и тут жило несколько семей рыбаков, но это был вопрос второстепенный. Пусть живут себе и дальше, они пока никому не мешают. А там видно будет. Опытным глазом видел Вышата и те места, где потом можно будет разместить причалы для кораблей, не подозревая, что именно здесь, но в иной реальности, когда-нибудь расположится район Виллемсборг и часть морского порта.
Он уже договорился с князем о будущей стройке, и она начнется через два года, когда освободится несколько бригад из Братиславы. К тому времени он должен будет подготовить несколько мест на выбор, прокопать колодцы и понять, куда поднимется весной талая вода. И только потом здесь начнут строить новый город, потому что старый уже трещал по всем швам. Слишком много в нем бывало народу, слишком много приходило кораблей.
— Боярин! — воин из стражи, который приплыл сюда на лодке, был собран и напряжен. — Беда! Франки идут. Гонец от вестфалов у тебя в конторе сидит. Садись в лодку скорее!
— Демоны! — сплюнул Вышата. Он ждал этого нападения, но весной. С какой такой радости франки затеяли войну по осени? Сроду не бывало такого. Уже через полчаса он беседовал с белоголовым крепышом лет шестнадцати, племянником вождя одного из племен западных саксов. В тех краях с воинами все еще было туго. После бойни, учиненной Хлотарем II, целые роды захирели и исчезли, растворившись в своих соседях.
— Удо! — кивнул Вышата. — Здравствуй! Плохие вести?
— Герцог Адоварий из Кельна две тысячи ведет, — по-взрослому серьезно ответил парень. А он уже и был взрослым в тех землях, ведь франки убили его отца, деда и старших братьев. И он видел это своими глазами, когда прятался в кустах и затыкал себе кулаком рот, чтобы не заорать. Видел он и то, как франки насиловали его сестер и жен его братьев. С тех самых пор он и стал взрослым, а голова его осталась белой навсегда.
— Далеко они? — нахмурился Вышата.
— Неделя, не больше, — кивнул сакс. — Они пешком идут, и грабят все на пути. Да, через неделю жди. Давай награду, боярин. Ты обещал.
— Три коровы серебром получишь, — ответил Вышата, — как договаривались. Дяде поклон передавай.
Гонец ускакал, а Вышата глубоко задумался. Город был битком набит мехом, солью и соленой рыбой, и вывезти все это добро в такой короткий срок было решительно невозможно. Самое ценное только если…
— Жилу позовите мне! — крикнул Вышата.
Жила, полусотник, что прислан был сюда для охраны, пришел мигом. Он уже знал о грозящей беде. Полусотня против двух тысяч — плохой расклад. Вожди саксов на помощь не придут, побоятся. Их бабы еще после прошлого восстания мужиков не нарожали. До бодричей — сотня миль. На двух конях можно на пару дней домчать. До Праги — четыреста миль, долгая дорога, не всегда безопасная.
— Гонцов слать надо, боярин, — сказал Вышате полусотник. — К бодричам в Лучин и к данам, к ярлу Эйнару. Он как раз из похода должен вернуться. Только они нас успеют из этой задницы вытащить. Если успеют…
— Дело говоришь, — ответил, подумав, Вышата. — Шли гонцов.
— Сейчас же пошлю, — кивнул Жила. — Обоим по три коня дам.
Вышата, подумав немного, вышел и позвал сыновей.
— Ты, Драган, мех и серебро на лодки грузи, повезешь все к чехам, на государевы склады. Ты, Воислав, мчи к владыке саксов Херидагу, скажи, что уломал он меня. Пусть всю соль вполцены забирает, но прямо сейчас. Оплата — весной. Ты, Боран, готовься баб и детей из города уводить. Чтобы через три дня тут ни души не осталось.
— А ты, батюшка? — испытующе посмотрел на отца Драган, рослый парень лет двадцати пяти.
— А я тут останусь, — усмехнулся Вышата. — Мой это город, сын, никому его не отдам. Я еще не забыл, как копье бросать. И оленя из лука я неплохо бил. Давно, правда, это было. Ну да, ничего, вспомню. А вы мать и сестер уводите. Мы осаду пересидим. Владыка Прибыслав быстро на помощь придет.
Вышата зашел в другую комнату, где в просторной клетке сидел задумчивый голубь, который меланхолично клевал просо. Вышате сказали, что голуби всегда в свое гнездо возвращаются, и в день по двести миль легко пролететь могут. Это какое-то колдовство, не иначе, думал жупан, привязывая к птичьей лапке крошечный футляр с письмом. Ну, и пусть колдовство! Им теперь только на колдовство надеяться нужно, уж больно силы не равны.
В следующие дни в городе шла деловитая суета. Поскакали во все стороны гонцы, открывались настежь ворота амбаров, а товары, вытащенные оттуда, грузились на лодки. Соседи саксы, довольные до ужаса, повезли из города соль и железо, которое Вышата сбросил вполцены. Что не смогли увезти и продать, закопали на островах. Что не смогли закопать, приготовились жечь. Франки, ворвавшиеся в Гамбург, не получат ничего. Из города потянулись женщины и дети, потому что понимали, что не выстоять княжеской полусотне против двадцати сотен кельнских франков. В соседних деревнях наняли за ту же соль еще полсотни парней-германцев, и это было все. Сотня воинов на весь острог, ведь свои мужики повезли товар. Им еще не одну неделю ворочать веслом и тянуть бечеву там, где течение слишком быстрое.
К исходу седьмого дня, когда из добра в городе осталось только зерно и бочки с проклятущей селедкой, со сторожевой башни раздался протяжный крик часового:
