упрощённо, как будто ребёнок нарисовал. И дотянулся до Орлова я без проблем, даже руку погрузил внутрь и пощекотал тому мозг, отчего Михаил Николаевич смешно вздрогнул. А вот мысли его я не видел, хоть убей. — Куда смотреть? Что искать?
— Мне было проще всего представить огромный экран, на котором без перерыва бегут какие-то слова. Они разного размера, иногда связанные друг с другом, иногда нет. Порой их мало, а бывает заполнено всё. Цвета у них тоже разные и вес, — он реально рассказывал, как виделось ему, а я понимал, что этот экран есть, просто он вне зоны моей видимости, и мне надо… повернуться, тогда я всё увижу. — У других это было что-то вроде радио. У третьих мысли рисовались сразу картинами, у четвёртых…
Я поднял руку, призывая Магнуса замолчать, потому что увидел этот экран. И бегущие снизу-вверх, словно титры, слова.
— Помоги мне! Помоги мне Стрибог всемогущий! Если меня не казнят, я буду самым лучшим. Я буду самым хорошим. Я не стану делать плохо никому. Никогда меня больше не подобьют на преступление. Только пусть меня простят. Пусть всё забирают, но не жизнь! Хочу жить! Пожалуйста!
— Как же он жалок, — проговорил я, поворачиваясь к Магнусу. — И такого человека Разумовский выбрал себе в подручные? — мне это было на самом деле удивительно.
Умей я копаться в мозгах, никогда бы не взял такого на серьёзное дело.
— Так он и нужен был для всяческих мелких поручений, — пожал плечами маг. — Разумовскому льстило, что у него абсолют на побегушках. Опять же пригодился, чтобы стащить принцессу. Правда, и там облажался. А так — да, слабый сосуд с большой силой.
В этот момент за спиной Орлова произошло шевеление, и вот уже в шее мага торчит игла.
— Сыворотка правды, — шепнул мне Магнус, комментируя происходящее. — Жуткая отрава, если честно. Мозг после неё вообще не восстанавливается. Нервные клетки курят, садятся на стул, заряжают ружьё и вставляют дуло себе в рот, нажимая на спусковой крючок большим пальцем ноги.
Мне пришлось приложить ладонь ко рту, чтобы скрыть смешок.
— Ты так в красках это всё описываешь, — сказал я, переводя взгляд с Магнуса обратно на Орлова, — что я буквально представил.
Под сывороткой Михаилу Николаевичу задавали конкретные вопросы по поводу его предательства. Он, как мог, уходил от прямых ответов, но Андрей Блок был очень хорош. Он подводил всё именно к тем ответам, которые были нужны для признания вины.
Для меня самым главным облегчением стало то, что семья Орлова вообще ни сном ни духом о его предательстве не знала. И приговор о виновности зачитали лишь самому Михаилу Николаевичу.
— Помилуйте! — запричитал Орлов и бухнулся на колени, а затем и вовсе ударил лбом в пол. — Помилуйте, государь! Нечистая сила меня попутала! Не своею волею я это!..
— Казнить, — распорядился император, скорчившись от брезгливости, но обратился к Орлову. — Если сейчас же не встанешь и не начнёшь, наконец, вести себя достойно мужчины и абсолюта, вместо «героической смерти на границе», которую мы хотели тебе приписать, тебя ждёт позорная смерть от самоубийства. Ясно?
Орлов ничего не ответил, но встал, глотая слёзы. Как бы мне не было тошно, но я снова потянулся к нему в голову. И не увидел ни крохи раскаяния. Ему было жаль себя, и всё. Но ему не было жаль, что он поступил так, как поступил.
Следующим ввели Карякина.
— За этим следи в оба, — сказал мне Магнус и даже погрозил пальцем, словно наказ давал. — Это, как Шрам из мира магии.
— В смысле? — спросил я, понятия не имея, о чём говорит маг.
— Такой же подонок, — ответил тот, кажется, и не заметив моего непонимания. — Смотри: наглый, уверенный в себе. Он знает, что его ждёт, но пойдёт на казнь с гордо поднятой головой. А знаешь почему?
Вопрос был риторический, поэтому я просто сделал жест головой, означающий вопрос.
— Потому, — наставительно произнёс Магнус, — что считает себя целиком и полностью правым. Запомни, это самые страшные люди во всех мирах. Именно они приносят больше всего зла всем остальным.
Я потянулся к мозгу Карякина и прикоснулся к его сознанию. Ох и недобрым был этот миг. Меня словно в грязи вываляли. Он проклинал всех на свете, считал себя лучше всех остальных, но хуже всего — был уверен, что его дело завершат, пусть уже и без него.
— Карякин Альберт Сергеевич, — проговорил тем временем Блок. — Обвиняется в том, что подстроил диверсию в правительственном тоннеле, обрушив его и взорвав состав, в котором двигалась императорская семья. Связей и агентами из-за рубежа не имел, всё делал по собственной инициативе, но после сговора с Орловым. Очевидно, что он просто нашёл себе единомышленника. Надеялся он также на Шуйского, но старший коллега его не поддержал. Хуже всего мне понятны мотивы. Карякин считает, что так надо было сделать. Но почему?
— Потому что это не император, а тряпка, — проговорил Карякин, гордо поднимая подбородок и являясь прямой противоположностью Орлову. — Я надеялся, что на место этого хлюпика и нытика придёт кто-то нормальный, способный вести страну по устойчивому курсу. А подкаблучник, потакающий всем, в том числе и будущему зятю может быть кем угодно, но не правителем страны.
Я видел, как Ярослав Иванович сжал кулаки. Ага, достали его эти слова. Ну так Карякин туда и целился. Странно, но я лишь значительно позже понял, что в своей обличительной речи он говорил про меня.
— Ещё о вашем предательстве знал старший сын, — вдруг проговорил Блок, и Карякин замер, словно от пощёчины. Ага, он надеялся, что до этой информации не докопаются, но Андрей был действительно хорош. — Зачем же вы… — добавил он тихо, — молодёжь развращаете?
Абсолют ничего не сказал, лишь собрал слюну и плюнул себе под ноги. Я видел, как в нём бушевала, если так можно сказать, холодная ярость.
Ввели сына, обоим вкололи сыворотку правды, и оба сознались во всём. Молодого Карякина мне было жаль ровно до того момента, пока я не влез ему в мозг. Нет уж, такой отраве действительно не место на этой земле. Она просто заражала бы всё то, к чему прикасалась.
— Вы тоже, — сказал император с явным сожалением в голосе, — оба погибнете на фронте
