— А я вас знаю. Вы — князь Баталов. Ваша же больница для лечения сифилиса на Моховой?
— Моя. А мы с вами на Николаевском вокзале в Москве не встречались? Ваше лицо мне тоже знакомо.
— Да, Первопрестольную я часто посещаю, так что могли и увидеть друг друга. Я — отец Иоанн, настоятель Андреевского собора в Кронштадте.
Так вот ты какой, будущий святой. Моложавый, бодрый, взгляд приветливый, радужка глаз картинно-синяя, не выцветшая, как это обычно с возрастом бывает. И выражение лица не постное, как у всяких архиереев случается, а приветливое, так и хочется улыбнуться в ответ.
— А вы к Василию Александровичу? Закончили уже?
— Да, попросили помолиться перед сложным испытанием. Дай, господи, и вашим рукам твердости, — и он снова меня перекрестил.
— Благодарю.
— А вы к какому приходу приписаны? — вдруг спросил Иоанн.
— Пока числюсь за церковью Николая Чудотворца на Курьих ножках, на Большой Молчановке. Может, знаете? Там рядом станция скорой помощи.
— Знаю, знаю, и священник тамошний — сын моего прихожанина. К причастию ходите?
— Каюсь, редко. Все в разъездах, да заботах.
Я почувствовал, как краснею. В бога-то особо не верю, скорее агностик — больше из традиционных соображений в церковь хожу.
Отец Иоанн почувствовал заминку, покачал головой:
— Надо ходить к причастию, исповедоваться. Особенно врачу. Тяжкий груз у вас копится в душе, человеческие страдания, смерть… Так и сгореть недолго.
Это он мне, стало быть, про профессиональное выгорание по-своему толкует. Ладно, послушаем.
Но священник оказался умен. Опять почувствовал неуместность своих проповедей в коридоре клиники, попрощался:
— Если что, приезжайте без стеснения ко мне в приход. Помогу, чем смогу.
— Может, вы к нам в больницу приедете? Вдохновить персонал, показать пациентам, что не забыты…
— Конечно, это мой долг. Пришлите ко мне кого-нибудь, договоримся о дне посещения. Я в городе каждый день бываю.
Глава 17
ВАШИНГТОНЪ. Японiя заключила съ торговыми домами Филадельфiи и Санъ-Франциско контрактъ о поставкѣ двухъ большихъ крейсеровъ.
МОСКВА. Начался матчъ Стейница и Ласкера на званiе «перваго всемѣрнаго шахматиста». первую партiю выигралъ Ласкеръ.
Поговорил с Иоанном — и забыл. Мысли в голове совершенно о другом. Я уже достаточно исторических личностей из учебников встречал, чтобы еще одному удивляться. Мне сейчас в предоперационную, мыться, одеваться, и прочее. Переоделся в холщовые шаровары и рубаху — дедушек привычной мне медицинской формы. Кстати, а почему я до сих пор хотя бы у себя это не ввел? Правильно, потому что думаю о всякой ерунде посторонней. И даже обидеться не на кого, ведь я такие мысли вслух не проговаривал.
Ждали только меня и Склифосовского, который кого-то встретил и начал давать ценные указания. А Николай Васильевич тоже поет, как выяснилось. И если я выступаю по творчеству черных алкоголиков и бродяг, вопя в ванной блюзы, то мой коллега весьма музыкально исполняет украинские народные песни. Так что я успел услышать трагическую историю про пару голубей, сидящих на двух дубах, чье счастье порушил стрелец-молодец, пожелавший на голубице пожениться.
В основной бригаде оказались вместе со мной Микулич, Бобров и Павлов. Анестезист свою часть работы уже начал делать, усыпив генерала и предоставив нам возможность приступить к задуманному без помех.
— Начнем, помолясь, — скомандовал я, перекрестился в красный угол и пробормотал свою просьбу господу. Вот искренне помолился. В операционных совсем атеистов не сильно много.
Вот и разрез, от мечевидного отростка и до пупка, нам тут развернуться надо во всю ширь. Зажимы на сосудики, лигатурки, окончательное обкладывание стерильными пеленками. Отвернули большой сальник — и вот оно. На первый взгляд метастазов нет. Но с этим спешить нельзя. Ревизия окрестностей, и только после этого принимаем решение. Потому что получить прорастание, допустим, в нижнюю полую вену — и вся затея пойдет прахом, придется обойтись паллиативным методом.
Как ни странно, но опухоль осталась под капсулой поджелудочной. Вроде и довольно большая — вон какую желтуху вызвала, всё пережала, а в округу не полезла.
— Лампу поправьте, на пару сантиметров влево, — попросил я.
Ревизию закончили, и посмотрели друг на друга.
— Евгений Васильевич?
— Метастазов не вижу.
— Александр Алексеевич?
— Нет.
— Йоханн?
— Нет.
— Начинаем перевязку артерии.
Прошло уже часа два, и мне вдруг захотелось по малой нужде. Да не так, чтобы желание нарастало понемногу, и давало возможность довольно длительно его игнорировать, а так, что танцевать захотелось. Я вздохнул поглубже, надеясь, что эта секундная слабость пройдет, но нет, все случилось наоборот.
— Коллеги, замените меня. Я перемываюсь, — и ступил шаг назад.
— Остановка сердца, — громко и четко произнес анестезист. — Двенадцать часов семь минут.
— Реанимация! — закричал Микулич и прямо по методе нанес слева от грудины пациента два коротких и сильных удара кулаком.
— Подставку! — рявкнул я. — Йоханн, продолжай, ты уже не стерильный.
Маленькую скамеечку под ноги, чтобы было удобно качать по правилам, на прямых руках, подставили быстро. Непрямой массаж сердца Микулич проводил как робот, сто двадцать ударов в минуту, не теряя темп, прерываясь на вдохи.
— Двенадцать часов девятнадцать минут. Самостоятельного ритма нет, — сказал анестезист.
Блин, я даже не спросил, как его зовут. Забронзовел Баталов, раньше всех санитаров знал поименно, не говоря уже о тех, кто повыше.
— Наверное, достаточно. Вряд ли сможем обеспечить перфузию… — начал говорить Дьяконов, и Йоханн, у которого все лицо между шапочкой и маской было мокрым, слез с подставки.
— Лицо доктору просушить, — сказал кто-то, хотя смысла в этом не было, все равно переодеваться после такого полностью придется.
Я стоял и смотрел на прикрытую пеленкой операционную рану. Всё? Да ну нафиг, не верю! Давай, Василий Александрович, живи! И я вскочил на приступочку, и продолжил массаж сердца. Сколько там прошло? Секунд десять? Ерунда, ничего это не значит.
— И над степью зловещей Ворон пусть не кружит…
Нажатие, еще нажатие.
— Мы ведь целую вечность собираемся жить…
Вот даже не знаю, откуда из меня это полезло…
— Давай, казак, не умирай!! — прикрикнул я на пациента. И чего он вдруг остановился? Кровопотеря небольшая, сердце без изъянов и патологий…
— Если снова над миром грянет гром, небо вспыхнет огнем!
Качаю и качаю! Остальные врачи уже смотрят на меня, как на идиота. А остановиться не могу.
— Вы нам только шепните, мы на помощь придем!
О! Есть ритм. Посмотрел на часы. Девять минут качал. Ничего себе, клиническая смерть.
— Казак то мощный, — я кивнул санитарке, она вытерла мне лоб марлей.
Фуух, прямо устал. А впереди еще вся операция.
— Что, господа, продолжаем? — Склифосовский подмигнул мне — Какие песни нам исполняет Евгений Александрович, а? Прямо захочешь — не умрешь.
— Ясное дело продолжаем, — буркнул я. — Разворотить всё успели, а назад собирать кто будет? Только я всё же схожу в сортир.
* * *
Закончили через восемь с половиной часов. После реанимации всё пошло по плану, будто судьба решила нас больше не испытывать. Теперь бы только перистальтика завелась, потому что динамическая кишечная непроходимость, или, как сейчас принято говорить, илеус — главный враг и больного, и хирурга. А назогастральные зонды в этом времени мне не нравятся совершенно — толстые и бестолковые, потому что резина — она и в Африке не самый подходящий для этого материал. Промывай это чудо медицинской техники хоть сто раз в день, всё равно засорится. Да и морфий, который сейчас будут щедро колоть генералу, бодрости гладкой мускулатуры не способствует. А куда деваться?
