Туман обступал со всех сторон. Туман смотрел на меня мертвыми лицами. Чужими лицами, незнакомыми. Туман не отставал. Я плюнул, сжал зубы, до боли, до скрежета, и пошел напролом. Прямо сквозь упругую белую стену.
* * *
Утро застало меня в палатке. Не в чьей-то чужой, а в моей собственной палатке. Рядом, прижавшись всем телом и крепко вцепившись в мою руку, спала Наташа. Живая Наташа. Совершенно живая. Теплая.
Я провел рукой по ее щеке — нормальная кожа. Ни язв, ни трупных пятен. Ничего, что напоминало о вчерашнем Генкином визите. Черт, а был ли он, это визит? Может, мне все приснилось? Я ощупал себя. Странно. Очень странно.
Мы были одеты — и Наташа, и я. Да что там, одеты. Мы были даже обуты. И спали вповалку поверх моего мешка. Я чуть приподнялся и тут же поморщился. Зверски болела голова. В горле стоял дикий сушняк. Зрение слушалось плохо — предметы вокруг двоились, расплывались. Я никак не мог сфокусироваться хоть на чем-то. И вообще было невероятно хреново.
Я хотел было сесть, привести в порядок мысли, чувства. Но Наташа вцепилась в мою ладонь и, не открывая глаз забормотала:
— Нету! Слышишь? У меня больше ничего нету! Забирай ожерелье. Забирай бусины. Больше ничего нет! Не трогай меня. Не трогай. Я жить хочу! Страшно! Страшно!
По щекам ее потекли слезы. Мне стало ее жаль. Я стер ладонью влажную дорожку и прошептал девушке на ухо:
— Не бойся. Тебя никто не тронет. Я не позволю.
Язык во рту ворочался с трудом. Слова получались невнятные, но Наташа поняла. Проснулась. Распахнула глаза. Увидела меня, попыталась улыбнуться, но тут же сморщилась, пожаловалась:
— Пить хочется. И щека болит.
Я вновь провел по ее коже. Теплая, бархатистая, с россыпью огненных веснушек. Сказал:
— Странно, что болит. Тут ничего нет. Ни синяка, ни раны. Может, прикусила?
— Не эта щека.
Наташе слова тоже давались с трудом. Она перевернулась на спину, показала пальцем на вторую щеку.
— Эта.
Я аж охнул. Лицо ее было разодрано. От виска и до самого подбородка шли три глубокие борозды. Раны за ночь подсохли, не сочились, не кровили, но выглядели все равно ужасно. Кожа вокруг покраснела и припухла.
— Горит, — сказала девушка плачущим голосом. — Больно. Что там?
Я попытался ее успокоить:
— Ничего страшного. Ты где-то оцарапалась.
— Правда? — ей очень хотелось верить.
Я кивнул.
— Правда, не трогай. Сейчас найдем Эдика, и он тебя полечит.
Из палатки выбирались на четвереньках. Ни у нее, ни у меня не было сил. Снаружи Наташа уселась на землю, вздохнула, спросила, надеясь на объяснения:
— Что с нами было ночью?
— Не знаю, — честно ответил я, — наверное, это все Санжаев хозяин. Пугал.
На этот раз она не стала спорить. Только прошептала едва слышно:
— Миш, он страшный. Я его видела.
Я не сразу понял, переспросил:
— Генку?
Она махнула рукой.
— Причем здесь Генка? Хозяина. Он приходил ко мне.
И Наташа горько заплакала.
Глава 22
Она плакала, терла лицо, моргала и отчаянно щурилась. Словно под веко ей попала ресничка. Я испугался, что ночью девушке поранили не только щеку, но и глаз. Поэтому спросил:
— Что у тебя с глазами?
— Не знаю. — Наташа вздохнула. — Смотреть больно. От света режет.
— Режет глаза?
Это было совсем непонятно. Я быстро к ней придвинулся, встал рядом на колени.
— Покажи.
Она не стала спорить, подняла ко мне лицо. От слез ее веки были припухшими, нос покраснел. Почти не стало видно конопушек. Я придержал Наташину голову за подбородок. Осторожно двумя пальцами раздвинул веки и едва не присвистнул от удивления. Зрачок был ненормально широким. Он почти полностью закрывал радужку. От этого глаза девушки казались не зелеными ведьминскими, а практически черными.
С ночным визитом хозяина такое совсем не вязалось. Хотя, кто его знает, как это должно быть? Какими должны быть последствия всей этой шаманской чертовщины? Вопросы. Вопросы. И ни одного ответа.
Мог ли я предположить, что такое вообще бывает? Да если бы мне неделю назад кто-нибудь рассказал о подобном… Я криво усмехнулся. Подумал, что счел бы этого человека психом.
Сзади на нас упала чья-то тень. Осипший голос спросил:
— Чего интересного ты там нашел?
Я вздрогнул всем телом и резко откатился в сторону. Понятное дело, зря. Это был всего лишь Тоха. Осунувшийся, помятый, угрюмый Тоха.
Наташа прикрыла разодранную щеку одной рукой, вторую ладонь приставила ко лбу козырьком, присмотрелась сквозь щелочки и возмущенно выпалила:
— Антон, ты чего пугаешь? Чего подкрадываешься?
— Я? — Тоха сделался на миг озадаченным. Пожал плечами. — Не думал даже. Пойдемте лучше, что покажу.
И махнул в сторону костровища.
— Идемте, не пожалеете.
Я поднялся, подал Наташе руку. Она вцепилась в мою ладонь намертво, отказалась ее выпускать. Пошла совсем рядом, стараясь прижаться ко мне плечом, бедром. Словно боялась даже на миг остаться одна.
У костра действительно было на что посмотреть. Везде валялась разбросанная посуда. В одной из мисок с остатками вчерашнего ужина пировала пара нахальных бурундуков. Нас они заметили, но от еды отрываться не стали.
Тоха притопнул в их сторону ногой, крикнул:
— Брысь, обжоры!
Зверьки отскочили на пару метров, привстали на задние лапки и заорали на своем, бурундучьем.
— По матери тебя кроют, — усмехнулся я.
Наташа расстроилась:
— Зачем ты их? Пусть бы ели. Жалко тебе что ли?
Антон неожиданно смутился.
— Не знаю. Как-то само получилось… Ну да я не об этом. Смотрите.
Он потянул меня за рукав.
— Как тебе?
Я не смог сдержаться:
— Ого!
С другой стороны костра земля была словно перепахана. Кто-то сломал один из складных стульев. Потом обломком металлической ножки нарыл пяток неглубоких ям.
Поверх всего этого, как опавшие листья, валялись игральные карты. Частично обугленные, частично рваные. В пологе навеса была вырезана большая округлая дыра.
Но сильнее всего меня удивило даже не это. В костре, подошвами к углям, лежали мужские сапоги. Те самые, доставшиеся Юрке в наследство от мумии. Вид у них был самый жалкий. Подметки обгорели почти целиком. Голенища деформировались, оплавились. Носить такую обувку совершенно точно было нельзя.
— Как вам? — Тохин вопрос застал меня врасплох.
— Не знаю, — сказал я. — Ладно карты, вы их могли оставить у костра после игры. А дальше их сдуло ветром. Но это! Кто сделал все это?
Я указал на дырку, стул и сапоги. Тоха проследил за моей рукой. Застрял взглядом на резанном пологе и как-то подозрительно смутился.
— Погоди, — Наташа повернула меня к себе, — кто вчера играл в карты?
— Вы все.
— Мы? — Она даже ткнула себя пальцем в грудь.
Я кивнул. Подумал, неужели она могла забыть?
— Миш, — Тоха стал невообразимо серьезен, — после песни, после ссоры мы все разошлись по палаткам. Никто не играл. У огня один ты остался.
— Как один?
У меня возникло ощущение, что я схожу с ума.
— Но я же видел. Я точно помню. Раздали карты. Козырь черви. У Зиночки была шестерка. Она ходила первая. Потом Наташа удачно отбилась и вышла. А Санжай остался в дураках.
Я поймал их ошарашенные взгляды и запнулся.
— Что? Нет? Не так?
Тоха нахмурился.
— Я не знаю, что ты видел, — сказал он, — только в карты никто из нас не играл.
Наташа испуганно ойкнула и провела рукой по шеке.
— Это все Колькин хозяин, — прошептала она торопливо, — это он приходил. Я точно знаю.
— Щеку тебе тоже он?
Антон указал на ее лицо. Наташа сглотнула, ответила:
— Да. Наверное… Я плохо помню. Страшно было. Очень. Он требовал, чтобы мы все вернули. А у меня ничего не было, кроме ожерелья. Тогда он ударил меня по лицу. Сказал, что не выпустит отсюда никого, пока не получит свое.
